Игорь Тимофеев - Бируни

Ученых везли в обозе, в люльках, привешенных к верблюжьим бокам. Монотонность хода укачивала, воспаленные от пыли веки смыкались сами собой. На подходе к Хайберскому перевалу неожиданно похолодало, порывистый ветер, как джинн, вырвавшийся из теснины, прохватывал до костей, бросал в лицо пригоршни песка. Но сразу же за перевалом, на спуске, ледяные порывы стали отставать, терять силу и вскоре вовсе прекратились. Индия встретила султанский обоз нежарким солнцем, безмятежным журчаньем прозрачных родников, перекликом кружащихся над редколесьем птиц.

После короткой остановки в Пешаваре, где к султану присоединились отряды газиев, войско продолжило свой путь на восток и на исходе третьего дня вышло к Вай-хенду, главному городу Гандхары, расположенному на западном берегу реки Инд. Здесь, на равнине, неподалеку от заросшей камышом поймы, перед переправой застряли надолго — к султану ежедневно являлись кутвалы — смотрители пограничных крепостей и докладывали обстановку, помогая определить, куда двигаться дальше.

Каков был маршрут первого похода, в котором принял участие Бируни, мы не знаем. По содержащимся кое-где в его трудах обмолвкам можно предположить, что его поездки по Индии не выходили за пределы ее северо-западных областей, и, следовательно, изучая жизнь и быт этой страны, ему приходилось по небольшой ее части судить о целом.

Дело это было невероятно трудное и облегчалось разве что удивительным свойством Индии при всем своем многообразии оставаться единой. «Отрадно убедиться в том, — писал в книге «Открытие Индии» Джавахарлал Неру, — что бенгальцы, маратхи, гуджаратцы, тамилы, андхра, ория, ассамцы, каннара, малаяли, сингхи, пенджабцы, патаны, кашмирцы, раджпута и огромная центральная группа народов, говорящих на языке хиндустани, сохранили на протяжении столетий свои характерные особенности: они до сих пор обладают более или менее теми же самыми достоинствами и недостатками, о которых повествуют древние предания и летопись, и при всем том на протяжении веков они оставались индийцами с одинаковым национальным наследием и сходными душевными и моральными качествами. В этом наследии было нечто живое и динамичное, нашедшее свое проявление в жизненном укладе и философском отношении к жизни и ее проблемам».

Охватить проникающим взглядом непривычный удивительный мир Индии, постичь, отбросив предубежденность, тайны ее древней религии — такая задача не казалась непосильной Бируни, и в этом он ничуть не переоценивал свои возможности. Трудность, с которой он столкнулся, едва ступив на землю Индии, состояла совсем в другом. Пожалуй, никогда еще за всю свою многовековую историю индийцы не были столь опасливо-недоверчивы и даже враждебны к иноземцу, тем более к мусульманину, как в первой трети XI века, когда в Индию устремились ненасытные, как саранча, полчища газнийского султана, грабя и разоряя города и храмы, вытаптывая посевы, угоняя в полон десятки тысяч людей.

«Махмуд уничтожил процветание индийцев, — с гневом писал Бируни, — и совершил в их стране такие чудеса, из-за которых они превратились в развеянный прах и разнесшуюся молву. В результате их разлетевшиеся остатки продолжают очень сильно чуждаться и сторониться мусульман; более того, по причине всего этого их науки прекратили свое существование в завоеванной части страны и удалились туда, где их еще не может настигнуть чужая рука, — в Кашмир, Бенарес и другие подобные места. Вместе с тем разрыв между индийцами и всеми иноземцами в этих частях страны все более упрочивается благодаря политическим и религиозным побуждениям».

Конечно, ущерб, нанесенный Индии походами Махмуда, был огромен. И все же не только мусульманская экспансия была причиной хозяйственного и культурного упадка, который Бируни замечал всюду, куда бы ни обращался его взор. Этот упадок начался еще во второй половине I тысячелетия н. э., задолго до арабских и тюркских завоеваний. После крушения в VI веке последней рабовладельческой державы — великой империи Гуптов — в Северной Индии образовалось множество самостоятельных феодальных княжеств. Со временем самым сильным среди них стало княжество Тханесар, находившееся на севере долины реки Джамна. В конце VI века его правители решили, что они уже могут диктовать свою волю остальным. После многолетних войн с соседями тханесарский князь Харша объединил под своей властью почти все земли, некогда составлявшие империю Гуптов. Своей столицей он сделал город Канаудж. Однако тханесарское феодальное образование оказалось непрочным. Харша умер в 646 году, а два года спустя созданная им империя перестала существовать, распавшись на ряд мелких, соперничающих друг с другом государств.

В начале IX века в междуречье Джамны и Ганга, традиционно именуемом Доабом, вторглась гуджаратская династия Пратихаров. Обосновавшись в Канаудже, Пратихары стали расширяться, присоединяя к своим владениям земли более слабых соседей, и вскоре утвердили свою власть над всем Доабом до самого Бенареса. Так в Северной Индии возникло еще одно государство, которому, впрочем, тоже не суждена была долгая жизнь. Рост феодального землевладения и нескончаемые войны с бенгальскими князьями из рода Палов постоянно подтачивали единство и мощь государства Пратихаров, создавая благоприятные условия для мусульманских завоеваний.

С гибелью империи Гуптов классическая древнеиндийская культура, пережившая в период расцвета этой династии свой «золотой век», стала постепенно клониться к закату и в начале XI столетия полностью утратила свой живой творческий дух. В культурной жизни Индии образовался своеобразный «вакуум»: санскритские традиции в их былом понимании уже сошли со сцены, а литературы на новоиндийских языках еще только начинали свой разбег. В этой обстановке резко обозначилось засилье реакционной религиозной идеологии — материалистические тенденции философских учений локаяты, санкхьи и вайшешики, выдвинувшиеся на первый план в классический период, стали вытесняться на периферию, а их место заняло откровенно идеалистическое учение, получившее название «веданта».

Потеряв живую связь с широкими слоями индийского общества, в котором к тому времени уже утвердилась кастовая структура, санскритская традиция оказалась полностью монополизированной брахманством, стремившимся ограничить ее бытование своим кругом и уберечь от «непосвященных». Если же учесть, что Бируни был в глазах ученых брахманов не просто «непосвященным», но представителем иной, принципиально враждебной религии, можно представить, какие труднопреодолимые препятствия сразу же возникли на его пути.