Сьюзен Зонтаг - В Америке

— Помните — не нужно играть. Просто произносите слова.

— Произносите, а не праижнаши-ите, — изрекла мисс Коллингридж.

Марына улыбнулась.

— И не волнуйтесь, — прошептала она. — Все будет… — Она опять улыбнулась, однако на сей раз — самой себе. — Все будет «отлично».

Марына окинула взглядом пустой театр. Как в такой гнетущей обстановке показать, на что она способна? Нет ни восторженных друзей в зрительном зале, ни других актеров, ни декораций, ни реквизита (может, надо было попросить что-нибудь, например, свечу, рожок для обуви или веер вместо букета отравленных цветов?), ни поддержки публики. Только собеседник-стул с сидящей на нем мисс Коллингридж да единственный критик-судья. А мисс Коллингридж казалась такой крохотной и жалкой! Наверное, лучше представить на ее месте Рышарда. И произнесет ли она своим властным голосом, который прекрасно (прекрасно!) был слышен в самом конце второго яруса, слова Адриенны по-английски? В Америке!

— Только сцена смерти, вторая половина пятого акта, мистер Бартон. Не волнуйтесь! Начну с того места, — сказала она совершенно не актерским голосом, — когда я открыла маленькую шкатулку с отравленными цветами, присланную принцессой де Бульон, которую сочла подарком от Мориса, и поцеловала их. Начнем с моего ответа на слова Мориса, который только что вошел в мою комнату и говорит, — почти бесстрастным голосом: — «Адриенна! У вас дрожит рука. Вы больны». Мисс Коллингридж…

Марына пристально посмотрела на стул.

— «Адриенна! У вас дрожит рука. Вы больны», — спокойно и невыразительно сказала мисс Коллингридж.

Вызов был брошен.

— «Нет-нет, я не больна. — Слова, подобно переброшенному мостику, слетели с уст Марыны. Актерский голос. Она приложила ладонь к сердцу. — Боль не здесь, — она поднесла руку к голове, — а здесь».

Сказала.

— «Это так необычно, так странно, — продолжала она. — У меня в голове роятся тысячи разных, фантастических образов — беспорядочных и бессвязных». — Полная противоположность тому, что происходило в голове Марыны, где воцарилась прочная, пронзительная ясность.

И исступленные слова хлынули у нее из груди.

— «Что вы сказали? Ах, я позабыла… Мысли разбредаются, где же мой рассудок? Только бы не сойти с ума, нет… прежде всего, ради Мориса… и… и ради этого вечера, — бред, вызванный воздействием коварного яда на мозг. — Театр только что открылся… зал уж полон. — Физической боли пока нет. Судорог тоже. — Да, скоро поднимется занавес… а я знаю, как нетерпелива и любопытна публика. Ей уже давно обещали эту пьесу… да, очень давно… с самого первого дня, когда я увидела Мориса… Кое-кто возражал против ее повторной постановки. Она слишком стара, говорили они, даже старомодна. Но я сказала: нет, нет… и у меня была причина. Ах, они даже не догадывались, какая — Морис еще не сказал мне: „Я люблю тебя“… и я тоже не сказала ему этого… Не посмела. Но в пьесе есть строки, которые… Я могу сказать их перед всеми, и никто не поймет, что я обращаюсь к нему. Хитрая уловка, не правда ли?»

— «Любовь моя, бесценная моя любовь, очнись», — сказала мисс Коллингридж за Мориса все таким же восхитительно ровным голосом. Марына посмотрела на мисс Коллингридж. Та раскачивалась на стуле, подняв к Марыне лицо, исполненное страсти, и та ощутила, как душевное волнение мисс Коллингридж передалось ей, разбередив, а затем успокоив внутри что-то нежное и неловкое.

— «Тише, тише! — сказала ее Адриенна мисс Коллингридж. — Мне пора на сцену».

Она была благодарна мисс Коллингридж: на сцене нельзя показать, на что ты способна, если не чувствуешь, что тебя любят. Актер вянет без любви. Страшно представить, если бы ей пришлось играть эту сцену в пустом театре только для Бартона, на которого она сейчас направляла все свое внимание.

— «Какая прелестная публика! Сколько зрителей, и как они блистательны! Они ловят каждое мое движение. Как любезно с их стороны, что они так любят меня!»

Поначалу он не обращал на нее никакого внимания, читая письмо, затем откинулся, сложив руки за головой, и уставился в какую-то точку в верхней части авансцены: она с презрением отключила от него внимание; но, снова взглянув на него, заметила (Бартон наклонился вперед и скрестил руки на спинке стоявшего впереди кресла), что он наконец-то заинтересовался ею.

— «Адриенна! Она не видит и не слышит меня», — бодрый, сочный, идеально поставленный голос мисс Коллингридж в роли Мориса.

Да, Марына поняла, что завладела вниманием Бартона. Теперь-то он увидит, что она умеет.

— «Неужели никто не может ей помочь? Разве у нее нет друга?» — продолжила мисс Коллингридж в роли Мориса, упорно сдерживая свои чувства. А затем, когда вошел старик Мишонне: — «Что случилось? Адриенна в опасности?» — Двойное горе разрушило самообладание мисс Коллингридж, поскольку она встала со стула, хрипло ответив за Мориса: — «Адриенна умирает!» — и убежала на край сцены.

«Что же она, глупышка, делает?» — подумала Марына, а потом поняла, что та оказала ей подлинную услугу, уступив стул.

— «Кто здесь? — грустно прошептала Марына. — Как мне плохо! Ах, Морис, и вы, Мишонне. Очень любезно! Голова уже успокоилась, но здесь, в груди, что-то пожирает меня, словно пылающий уголь».

— «Ее отравили!» — выкрикивает мисс Коллингридж в роли Мишонне из своего темного угла.

Марына увидела изумленное лицо Бартона в десятом ряду. Он казался взволнованным. Но заставила ли она его расплакаться?

— «Ах, боль все сильнее. Вы так любите меня — помогите же! — Потом, очень тихо, обвиняюще-удивленным тоном: — Я не хочу умирать».

Эта фраза неизменно вызывала у публики бурю рыданий и доходила до каждого сердца, за исключением самых черствых и предубежденных. Прислушиваясь к ее отзвуку, Марына признала, что никогда не произносила ее лучше, чем сейчас. «Я не хочу умирать!» Она сделала несколько нетвердых шагов и медленно села.

— «Еще час назад я молилась бы о смерти как об избавлении, — спокойно сказала она, — но сейчас, — не повышая голоса, — я хочу жить. — Немного тверже: — О силы небесные! Внемлите мне! — Не слишком громко. Чтобы каждый звук доходил до пустого сердца Бартона. — Дайте мне пожить… еще несколько дней… всего лишь несколько кратких дней с ним, моим Морисом… Я молода, и жизнь становится такой прекрасной».