Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Вскоре мы получили второй приказ: срочно покинуть город и ориентироваться на деревню Безлюдовку, то есть драпать — Харьков был окружен немцами. Все наше имущество было оставлено в угольном институте, там же осталось и немало раненых. Сначала мы бежали довольно быстро, но скоро стало тяжело, нестерпимо жарко в зимнем обмундировании, некоторые мужчины снимали с головы теплые шапки и бросали их. Я выбросила свои зимние варежки — меховые, тяжелые — стало легче; хотела выбросить из карманов бинты, но не сделала этого, подумала, что еще пригодятся для наших раненых, а может быть, и для меня… Впереди меня все время бежал молодой хирург, когда он останавливался, то и мы — я и два молодых санитара — останавливались, чтобы чуть-чуть передохнуть. Так мы добежали до Безлюдовки — это шесть верст, — сделали привал, получили по сухарику (уже не помню, откуда они взялись). Ребята поймали тощую, хромающую лошадь и привели ее мне, чтобы я дальше ехала верхом, но я никогда не ездила на лошади и отказалась, ее взял кто-то из больных.

Нас уже никто не преследовал, стрельба стихла, было еще светло, и поэтому мы решили идти до деревни Васищево — это еще 5–6 километров. Пришли в Васищево уже в темноте, все страшно устали, хотелось спать. Стали таскать еловые ветви, устраивать себе постель на снегу, настроение было подавленным. Однако отдохнуть не довелось, какой-то офицер, увидев наши приготовления, отсоветовал нам оставаться здесь на ночь: в любой момент могут появиться немцы, нужно перейти через речку Узолу — это совсем близко, можно еще по льду — и уходить дальше. Все побежали к реке. Когда я увидела довольные лица тех, кто уже успел переправиться на другой берег, мне страшно захотелось присоединиться к ним как можно быстрее, я решила не искать удобного для перехода места и бодро ступила на лед, но уже на втором шаге оказалась в ледяной воде… Когда товарищи вытащили меня на другой берег, первая моя мысль была о карточке кандидата в члены ВКП(б), которую я хранила под стелькой сапога. Стащили с меня сапоги, вылили из них воду — чернила на карточке были, конечно, совершенно размыты, но номер еще можно было прочитать. Позже, когда я вернулась в свою часть, мне сразу выдали билет члена партии.

Было еще темно, но опять рвались снаряды, слышалась стрельба, и мы решили скрываться в лесу — но там все разбрелись, растерялись. Несколько дней я, мокрая, голодная, бродила по лесу и по возможности оказывала помощь раненым, мне тоже помогали кто чем мог. Из леса стали выходить небольшими группами, переходы были длительными, трудными, по неровной земле, по болотам. Обычно я шла, держась за ремни двух солдат, которые менялись приблизительно через каждый километр, иногда меня несли на сцепленных замком руках. Бойцы не жаловались на то, что им тяжело, неудобно, еще и угощали меня чем-нибудь вкусным — замечательные были ребята!..

С большим трудом, при помощи старшины артполка нашей дивизии мне удалось выйти из окружения и найти нашу дивизию и свою санчасть, от которой осталась всего половина личного состава. Многие наши товарищи из окружения не вышли и погибли: их расстреляли у памятника Шевченко — но об этом мы узнали только через год.

Я долго, мучительно болела из-за какой-то желудочно-кишечной инфекции, которую, видимо, подцепила из-за того, что в наших скитаниях приходилось пить грязную некипяченую воду, часто просто из ямки, оставленной в земле каблуком сапога. Думала даже, что служить в армии больше не смогу, но поправилась благодаря высокой квалификации моих коллег — военных врачей, которые довольно быстро поставили меня на ноги.

В апреле 1943 года меня перевели в 17-й медсанбат 19-й стрелковой дивизии на должность командира отделения санхимзащиты и ординатора операционно-перевязочного взвода, теперь мне вплотную пришлось заняться хирургией. Во время боевых действий МСБ, как правило, располагался в 8–9 км от передовой, сюда поступали раненые из трех полков нашей дивизии. Главным хирургом работал доктор Кладовщиков — до войны он был главным хирургом г. Воронежа. Делали сложные операции раненным в живот, ампутации конечностей, производили обработку ран, удаление осколков, переливание крови и т. п. Несколько раз я была донором для тяжелораненых, поскольку у меня 1-я группа крови, один раз я даже потеряла сознание.

Обычно я работала, стоя на скамеечке — моего естественного роста для хирургической работы явно не хватало. Скамеечки часто ломались, терялись, но санитары с удовольствием делали новые. Иногда при переезде на новое место в последний момент спохватывались, что забыли взять скамеечки доктора — все сразу останавливались и терпеливо ждали, пока скамеечки не займут свое место среди медсанбатского имущества.

В медсанбате было много девушек — сестер, санитарок. Здесь уже не рыли землянок — жили, вернее, отдыхали, в палатках или уцелевших зданиях. Пешком уже не ходили, так как в МСБ было 9 американских грузовых машин, но в распутицу, особенно на Украине, они увязали в грязи, и первый отряд для оказания своевременной помощи раненым отправлялся в путь на быках.

Уже ближе к концу войны в Венгрии мне довелось пережить настоящий кошмар. Это случилось, когда на нашем участке фронта немцам ненадолго удалось перейти в контрнаступление. Внезапно мы получили приказ срочно сворачивать медсанбат и эвакуироваться как можно дальше в тыл. В страшной спешке грузили имущество, усаживали и укладывали раненых на машины и подводы. А когда в конце концов я и несколько моих товарищей устроились на последней подводе, мы увидели выезжающие из-за рощи немецкие танки — сначала один, потом еще и еще. Гнали лошадь изо всех сил, но некоторое время сохранялось впечатление, что танки преследуют нас, вот-вот приблизятся и либо расстреляют наш неказистый экипаж из орудий, либо сомнут гусеницами… К счастью, этого не случилось — танки поменяли направление. Однако я натерпелась такого страха, что от потрясения на меня напала немота и я не могла произнести ни слова. Как только мы очутились в безопасности среди своих, я сразу же раздобыла листок бумаги, карандаш и написала: «От страха потеряла голос, дайте поесть». Через три дня голос ко мне вернулся.

Работа в медсанбате приносила мне большое удовлетворение. В составе 19-й стрелковой Воронежско-Шумлинской Краснознаменной орденов Суворова и Трудового Красного Знамени дивизии наш медсанбат прошел Болгарию, Румынию, Югославию, Австрию, Венгрию и Чехословакию. 5 января 1945 г. в боях за город Будапешт я была легко ранена и контужена. Когда доктор Кладовщиков обрабатывал мои раны — на лице под левым глазом, на ушной раковине и мизинце левой руки, — он сказал, что я счастливо отделалась, легко могла бы остаться без глаза. Я ответила, что, мол, и так некрасивая, а теперь и вовсе буду страшненькая — рубцы, следы ранения, видимо, останутся на всю жизнь. Кладовщиков заявил: «Не допустим!» — и действительно так искусно наложил швы, что никто никогда не замечал последствий этого ранения.