Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

Со стороны белогвардейцев особенно непримиримое отношение было к украинским «самостийникам» – в тот период великорусская патриотическая мысль стояла на той точке зрения, что украинский («малороссийский») и белорусский народы являются лишь особыми ветвями русской нации. Попытки Франции устроить переговоры между А.И. Деникиным и лидером украинских самостийников Симоном Петлюрой об образовании единого фронта против большевиков на Юге России натолкнулись на категорический отказ Деникина. Белая пресса называла Петлюру «выкидышем русской революции», с которым «недостойно даже разговаривать»[547]. Русское политическое совещание в Париже заявило также решительный протест на Версальской мирной конференции против претензий Румынии на аннексию родственной ей Бессарабии (современной Молдавии), до революции входившей в состав Российской империи.

Не надо забывать, что в те времена имперское сознание господствовало во всех великих державах и выражалось в прямом обладании колониями (и кстати, обладателями наиболее обширных колониальных империй были как раз демократические государства – Великобритания и Франция). Белогвардейская пресса писала: «Прежде чем Россия не “определится” сама, в ней никто не может “самоопределяться”, в этом смысле позиция национальной России непоколебима»[548]. Как выразился один из представителей колчаковской дипломатии, «если вложить в понятие самоопределения народов идею создания самостоятельных образований, то от России ничего не останется; с другой же стороны, все эти вновь возникшие мелкие национальные государства… не будут в состоянии сохранить свою полную самостоятельность и фактически подпадут под власть более сильного экономически и политически соседа, т. е. Германии»[549]. Когда же один из влиятельных британских парламентариев С. Хор стал убеждать белых в лице С.Д. Сазонова пойти на внешнеполитические уступки ради расширения помощи Запада, Сазонов с достоинством ответил, что «Россия приобрела ее нынешние границы по определенным причинам, и что, даже если бы она временно была от них оттеснена, ей пришлось бы обретать их заново»[550]. В свою очередь, один из идеологов белой России П.Б. Струве подчеркнул, что «борьба с большевизмом не может вестись за счет силы и единства России»[551].

Эти слова стали политическим кредо патриотической части русской эмиграции на долгие годы. Его она придерживалась и в годы Второй мировой войны, став в оппозицию Гитлеру и в ряды Сопротивления, в противоположность тем эмигрантам, которые были готовы сотрудничать «хоть с чертом, но против большевиков». К чести русской интеллигенции и русской эмиграции, последних оказалось меньшинство.

Более того, в своей пропаганде белогвардейцы часто делали упор на то, что актив большевистской партии и Красной армии состоит из «международного сброда авантюристов», чуждых русским людям. В одном из приказов Колчак называл Красную армию «кровавой армией германо-большевиков, с основой и примесью немцев, мадьяр, латышей, эстонцев, финнов и китайцев». В этом была доля правды: активную роль в Красной армии играли латышская дивизия, «интернациональные батальоны» венгров или мадьяр (из военнопленных австрийской армии), китайцев и корейцев (последние отличались особой жестокостью). На Восточном фронте их численность в красных войсках одно время доходила до 30 %. А всего, по подсчетам исследователей, из 2 млн иностранных военнопленных в Гражданской войне в России приняли участие 700 тыс. чел.[552]

Нередко в обстановке Гражданской войны в России враждебные друг другу народы сводили счеты между собой. Так, один из предводителей венгерских коммунистов, бывший лейтенант австрийской армии К. Лигети в одном из выступлений прямо заявил, что «на полях Сибири решается исторический чешско-мадьярский спор»[553].

В общем русле национального вопроса выделялся еврейский вопрос. Вопреки распространенному (особенно на Западе) мнению об «антисемитизме» белых, А.В. Колчак считал, что еврейство в своей массе «буржуазнее и консервативнее» русского населения, и если оно должно нести ответственность за Троцкого, Свердлова и Йоффе, то в той же мере, как русские – за Ленина, Крыленко и Луначарского[554]. И это несмотря на то, что сохранились сведения о том, что он без симпатий относился к евреям (об этом вспоминали и его министр Г.К. Гинс, и встречавшийся с ним в 1917 году Г.В. Плеханов[555]). Но при этом адмирал был достаточно разумным и широко мыслящим человеком, чтобы понимать бесперспективность антисемитской политики. Колчак отменил изданный начальником гарнизона Кустаная 25 февраля 1919 года приказ о выселении из города всех евреев[556]. После этого Омское отделение Национального совета евреев Урала и Сибири подало премьеру П.В. Вологодскому пространную «Записку о тревожном положении евреев в прифронтовой полосе»[557], где, сетуя на предвзятое отношение к евреям, отмечалось, что большевиками являются в основном «отбросы еврейского народа», и приводились противоположные примеры евреев, расстрелянных большевиками, отмечались факты участия евреев в покушении на Ленина и убийстве Урицкого, реквизиции большевиками имущества состоятельных евреев и т. д. В заключение авторы записки просили принять меры для прекращения антисемитской пропаганды в войсках. На полях записки стоит приписка Вологодского от 14 марта 1919 года: «Доложено. Такая же записка оказалась поданной Верх[овному] Пр[ави]-телю, который приказал по войскам прекратить юдофобскую агитацию»[558]. После этого были уволены два редактора газеты «Русская армия» и несколько сотрудников Осведверха, допустившие антисемитские выпады.

Проблема в том, что евреи были единственным народом в Российской империи, подвергавшимся до революции прямой национальной дискриминации, правда, не по принципу крови (как в нацистской Германии), а по признаку веры. Для евреев иудейского вероисповедания до революции существовали «черта оседлости», процентная норма при поступлении в вузы и гимназии, запрет состоять на госслужбе и другие ограничения; евреи-«выкресты» (перешедшие в православие ради карьеры, как дед по матери В.И. Ленина Израиль Бланк), становившиеся изгоями в еврейской среде, приобретали все права. Памятны были и еврейские погромы, возродившиеся в годы Гражданской войны. Не случайно среди евреев было много активистов революционного движения и, в частности, высокий процент членов большевистского руководства, что, в свою очередь, провоцировало среди белых ненависть к «жидовским комиссарам».

Между тем, евреи-большевики редко поддерживали связь не только с мировой еврейской диаспорой, но и с собственной, считая себя интернационалистами. Но сам факт их активности провоцировал население на антисемитские настроения, хотя большинство евреев даже на выборах в Учредительное собрание голосовало против большевиков за демократические партии (да и какой нормальный еврей будет ратовать за уничтожение частной собственности?). По этому поводу главный раввин Москвы Яков Мазех остроумно заметил, что «троцкие делают революцию, а бронштейны платят по счетам»[559].

Многие еврейские общины, страхуясь от погромов, изъявляли готовность к сотрудничеству и вносили пожертвования на военные нужды. В компенсацию за это они просили оградить их от притеснений. Верховный правитель не раз изъявлял в печати благодарность им за денежные взносы на армию, а в выступлениях перед еврейскими общинами Омска и Уфы высказался «против национальной травли» и выразил уверенность, что «с общим успокоением страны исчезнет и острота национального вопроса» (вместе с тем, он возражал против отдельного национального еврейского представительства на Государственном земском совещании). В беседе