Среди паксов - Никита Юрьевич Садыков

Я продолжал наблюдать за происходящим.

Мальчишка протянул продавцу мелочь своей скрюченной кистью. Так и есть, продолжал я накручивать сюжет. Сдаёт выручку.

Но следом продавец вручил колясочнику упаковку сосисок. Совершенно дешевых, почти декоративных, ценой намекающих на то, что сожержание мяса в них было ничтожным.

Мне стало жалко парня. Есть такое не стоило, даже если находишься в трудном положении. В конце концов, купи хлеба и айрана, охал я про себя, готовясь уже было вскочить и подбежать к нему, отнять злополучные сосиски и предложить накормить его в кафе…

Но он вдруг что-то негромко закричал, кого-то подзывая. О боже, он собирается их есть не один?! Я встал и пошёл в его сторону, думая о том, как предложить ему еду, не обидев. А потом замер.

К коляске подбежали Тузик с Шариком. Мальчишка потрепал их по холкам своей скрюченной кистью. Вскрыл упаковку сосисок и положил перед псами.

Затем схватился искривлёнными пальцами за джойстик на подлокотнике и, круто развернувшись, покатил обратно на Истикляль, в тень козырька над входом в салон оптики.

* * *

Мальчишка подросток вдруг стал издавать тихие странные звуки. Я посмотрел в зеркало и понял, что он плачет. Жутко стесняется, но не может сдержать себя.

– Ты в порядке? Дать воды?

Он закивал, пытаясь произнести «да», но у него не получалось.

Я достал бутылку из бардачка.

Через пару минут, немного успокоившись, он сказал:

– Спасибо. Извините.

Я вздохнул.

– Не за что извиняться. Не за что благодарить. Всё в порядке? В том смысле, случилось что-то, нужна помощь?

Он замотал яростно головой в ответ.

– Помощь не нужна. Спасибо. Извините. Просто не понимаю, как пережить измену.

Ох, парень, подумал я про себя. Добро пожаловать во взрослый мир.

– Ты уверен, что это была измена?

Он кивнул, и по-моему, был готов расплакаться снова. Я кинулся уточнять:

– Я имею в виду, то, что произошло, ты назвал изменой. А ты уверен, что это была именно измена?

– Конечно…

– Нет, нет, постой. Подумай хорошо. Может быть, это твои завышенные ожидания?

– Это как? – Пацан совершенно опешил. Я продолжал спокойным уверенным тоном знатока, но не ментора.

– Буквально… Ты уверен, что проблема тут не в том, что ты кого-то сам наградил своими завышенными требованиями и ожиданиями чего-то?

– Но она говорила…

– Да забудь о том, что она говорила, – я перебил пассажира, избежав ненужных интимных подробностей: – Условная она говорила что-то не под присягой и не на суде. Ну говорила. Возможно, говорила то, что ты очень хотел услышать, то, что ты очень ждал, вот и говорила.

Парень молча допил воду и смотрел на меня в зеркало очень внимательно.

– Представь себе, что ты сделал всё для того, чтобы она говорила тебе какие-то вещи в рамках игры, которая вам нравилась. Обоим. А потом ты сам решил, что эта игра – не понарошку. Что ты теперь ждёшь этого в настоящей жизни. Но это ведь ты решил… И потом вдруг в той настоящей жизни – то, что ты называешь изменой. Но это не измена.

Он долго молчал, глядя на пустую бутылку, которую с хрустом сдавливал в руке. Потом спросил тихим голосом:

– И как же теперь?..

Я снова вздохнул, поворачивая во двор пятиэтажки.

– Теперь мы приехали. Какой нам подъезд нужен?

* * *

– Барышня, постойте, вы забыли свои вещи!

Мне пришлось довольно громко окликнуть девушку, вылезающую из Мурены: у неё в ушах торчали наушники, из которых доносилось умц-умц.

Все минут двадцать поездки я слышал этот умц-умц и странный звук шуршащих о пластик двери бумажек, пакетиков и твёрдых предметов. Пассажирка эти звуки не слышала, судя по всему, из-за музыки в пробках. А я слышал, но не решался повернуть голову и посмотреть, что там происходит.

Когда мы подъехали и она стала выходить, я наконец обернулся, как будто оглядывая её ноги, но посмотрел не на них, а на дверь: так и есть, карман двери доверху забит бумажками и пакетиками. Тогда я и окликнул громко мадам, которая была готова уже захлопнуть дверь.

Она замерла, глядя то на меня, то на спрессованный мусор.

– Они мне не нужны. – произнесла она твёрдо.

– Вы знаете, мне они не нужны тем более. Давайте вы их всё-таки заберёте с собой.

Дама скривила губы, но не сдавалась.

– Вы можете сами их выкинуть.

– Нет, не могу. Мне придётся отснять каждый предмет и отправить фотографии в поддержку с пометкой, что вы забыли в салоне свои вещи. А они с вами свяжутся и предложат их забрать.

Я прекрасно понимал, что ей не хочется начинать выгребать всё это из двери и запихивать к себе в сумку обратно. Но мой блеф с фотографиями и поддержкой сработал: девица, матерясь, начала вытаскивать мусор и запихивать обратно в свой модный ридикюль.

Я дождался, пока она закончит и посмотрит в мою сторону на прощание и выбрал одну звезду на экране с просьбой оценить пассажира.

Дверь Мурены громко захлопнулась.

* * *

– А вы где? – в динамиках Мурены звучит громкий вопль утреннего, уже проснувшегося пассажира.

Я стоял напротив подъезда номер три, указанного в карточке и на карте. Безупречно втиснулся сюда между припаркованными машинами.

Вопрос «А вы где?!» звучит примерно раз-два в день. На него можно отвечать по-разному, например: «Я там, куда вы вызвали машину». Или «Я в машине».

Я выбрал скучный вариант и ответил тихо:

– Я у третьего подъезда.

Пассажир, не сбавляя обороты, продолжал кричать в трубку:

– Не стойте у подъезда, езжайте ко мне. Сюда.

Я сделал глубокий вздох. Зря я час назад взял заказ в Мытищи, сейчас тут огребу приключений…

– Простите, куда сюда?

– Я здесь у помойки. Увидите. Тут полно голубей.

Я посмотрел в приложение: оплата по безналу. По крайней мере, не бесплатно приехал…

– Так вы на Сан-Марко?

– Какое ещё Сан-Марко?! Я вас тут стою жду! Вы где?!

– Я в Мытищах. А вы в Венеции? Та ещё помойка, особенно летом, когда каналы начинают пахнуть…

– Я в Королёве, а не в Мытищах! – продолжал орать пакс. – Это ваш Яндекс так определил. Вы едете или нет? Я вас жду!

Я положил трубку, отменил заказ с пометкой «Клиент не вышел» и пообещал себе, что если стану писателем, обязательно перееду в Венецию и буду обходить стороной Сан-Марко: не люблю голубей.

* * *

– Да, – задумчиво произнёс пассажир. – Уже две тысячи двадцать второй!

Я ничего не ответил, лишь пристально вглядывался в пустую улицу, по которой мы ехали.

– Это же от Рождества Христова? – пакс уже как будто настаивал: его явно не устраивало моё молчание.

– Ага. – я