Александр Башлачёв: человек поющий - Лев Александрович Наумов

играю в залах, я не играю больших концертов, я играю тем, кто хочет меня слышать. Тот, кто зовет меня к себе домой, например, соберет двадцать, тридцать, может, и пятьдесят человек, я играю, меня принимают хорошо. Понимаете, самое главное, когда человек скажет: «Ты спел, и мне хочется жить», — мне после этого тоже хочется жить. А вот когда человек говорит: «Мне не хочется жить», — я бессилен.

АК: А как вас можно назвать? Раньше были барды. Как вы себя...

АБ: Как я себя величаю? Я — человек поющий. Есть человек поющий, рисующий, есть летающий, есть плавающий. Вот я — поющий, с гитарой.

АК: Человек летающий — он летает для себя.

АБ: И я пою для себя, а как же? Конечно, я пою для себя, это помогает мне жить, делает меня, я расту.

АК: Ну, это делает и нас тоже.

АБ: Конечно, мы живем единым Духом.

АК: Слава Богу, что вы поете такие песни, которые делают нас. А если бы вы пели другие песни?

АБ: Я бы не пел другие песни. Если кто-то поет другие песни, это его вина. Беда, скорее, а не вина. А я пою эти песни. А потом, если человек вообще поет песни, пусть они неграмотно сделаны, плохо. Он поет, даже если это вредные песни. Есть и такие песни. Я считаю, что вредная песня — это песня, которая не помогает жить, которая ноет. То есть если мне плохо и ко мне придет кто-то, кому тоже плохо, нам не станет от этого хорошо. Мне не станет хорошо от того, что кому-то плохо. Мне — не станет. И поэтому нытик разрушает, а не создает. Но раз он уже ноет, значит у него уже болит, значит он запоет, в конце концов. Своей болью запоет он. Когда человек начал петь, это был плач сначала.

АК: Вы, когда поете, себя со стороны слышите?

АБ: Да.

АК: Любуетесь собой?

АБ: Я же слышу, а не вижу. А любоваться можно глазами. Нет, конечно, не любуюсь я собой. Я собой редко бываю доволен. Ну, сегодня, может быть, больше, чем обычно.

АК: Дело критиков — подбирать термины, но вы могли бы согласиться, если бы вас назвали представителем русского народного рока?

АБ: Конечно, ради Бога, ради Бога.

АК: Этот термин вы не считаете ругательным?

АБ: Замечательный термин. Русский народный... А что, рок всегда народный. Рок — это Дух, а Дух — это что такое без народа? Что такое народ без Духа? Это мы уже видели.

АК: Рок не может быть у нас русским народным, так сказать...

АБ: Я же говорю, что мы путались в рукавах чужой формы очень долго. Мы приняли ее как свою, а ведь это очень близко всё, очень близко, потому что это — плач, а плачут во все времена, во всех странах, и с самого раннего детства.

АК: Как вы думаете, послушав такую песню[298], в чем могли бы вас упрекнуть люди?

АБ: Они могли бы упрекнуть меня только в том, что они сами не в состоянии спеть такую песню, и поэтому не в состоянии оценить ее, полюбить. Люди злятся, потому что не могут объяснить.

АК: Так просто?

АБ: Я думаю, что да. Я думаю, что зло всегда бессильно, а бессилие как раз и злит.

АК: Не раздражит, не разозлит текст?

АБ: Кого конкретно вы имеете в виду?

АК: Я имею в виду Ивана Ивановича Иванова из Свердловска, с улицы Юбилейной.

АБ: Я жил в Свердловске пять лет, мы с Иваном Ивановичем знакомы, я ему пел, и он меня понял. Я хочу, я стараюсь, чтобы все поняли. Понимают не все. Значит, я пою для себя и для тех, кто мне близок. Мы говорим: «Как ты относишься к кому-то?» — предполагая, что уже относимся, и вопрос стоит именно «как?». Если человек далек от меня, у него — свой путь, у меня — свой. У него свои познания. Но в принципе мы идем тем же самым путем, к одному и тому же источнику огня. И если мы вместе, то в каком-то одном месте с ним, и мы поймем друг друга.

Москва, 11 мая 1986

Интервью было опубликовано в следующих изданиях:

• Александр Башлачёв «Стихи». М.: Х. Г. С., 1997[299].

• Александр Башлачёв «Как по лезвию». М.: «Время», 2005.

4. Интервью Джоанне Стингрей в квартире Бориса Гребенщикова

ДС[300]: Когда ты начал писать?

АБ: Думаю, что года полтора назад.

ДС: А когда ты был моложе, чем ты занимался?

АБ: Когда мне было три года, я написал свое первое стихотворение, о летчике. Я с тех пор продолжал писать, но...

Есть вещи, которые можно не писать, а есть вещи, которые нельзя не писать.

ДС: Каким образом люди знакомятся с твоими произведениями? У тебя есть что-то выпущенное? Ты как-то это записываешь и распространяешь?

АБ: Нет. Я пою для друзей, там, куда меня позовут. Ну, а другом я считаю любого человека, который меня понимает. И я думаю, что друзей все больше.

ДС: Что-нибудь записано у тебя?

АБ: Нет. Я не готов к этому.

ДС: О чем же ты, собственно, поешь?

АБ: О чем?.. Russian soul[301]... О чем...

О себе я в основном пою. То, что внутри. О чем же я могу петь вне себя?!

ДС: Какие-то русские или западные поэты повлияли на тебя? Как ты считаешь?

АБ: Как я считаю?..

Я думаю, всё, что мы есть, — это, так или иначе, сумма каких-то влияний. Это есть влияние любви. Там, где я нахожу любовь... Не зря же люди жили, скажем так. Это влияет на меня и на сотни других, на тысячи, на миллионы. Вот так вот скажем.

ДС: Как ты думаешь, что будут испытывать иностранцы, если услышат твои песни, не зная языка? Поймут ли они что-то по подаче?..

АБ: Я думаю, что поймут. Я хорошо понимаю англоязычную народную музыку. Не знаю, о чем там поется. И я считаю, что корень-то один и тот же. Корень. Все дело в корне.

ДС: У тебя есть надежды на будущее? И думаешь ли ты о будущем?

АБ: Конечно. У меня не только надежда, у меня есть еще вера и любовь.

Но у меня нет цели.

ДС: Ты женат? Ты никогда не был женат?

АБ: Нет.