Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

1) Его пасынок, Алеша, на V курсе Пединститута им. Ленина. Последний курс. За все время, что он учится – никаких отметок, кроме пятерок. И вдруг – по теории военного дела – двойка. Это значит, что его отчислят от Института и упекут в армию солдатом. А. Д. ходил к ректору. Сказал ему, что этот случай рассматривает, как способ давления на него, А. Д. Тот ответил: «– Вы меня не шантажируйте». А. Д. считает, что у Алеши один выход – отъезд.

2) Накануне истории с машиной он объездил 4 посольства, созвонившись; его встречали (на улице?) очень учтиво. В ту же ночь ему искалечили машину. Через день он обошел еще 4 посольства – передал свое письмо к парламентам. (Я не спросила, о чем.)

2а) Самое может быть показательное для времени. Об этом я очень кратко и мельком услышала по радио, хотя об этом они должны были бы кричать… Днем, в квартиру в Новогирееве, где Люся и А. Д. прописаны и временно живет одна дама, пришли в ее отсутствие КГБисты, взломали дверь, разбросали и растоптали вещи из шкафов, открыли все чемоданы, перерезали бечевки, которыми были связаны кипы книг и ушли, оставив дверь открытой… Дама застала весь этот погром, вернувшись вечером. Вместо того, чтобы позвонить сразу А. Д. – он бы явился с фотокорреспондентами! – она ночью все привела в порядок и позвонила утром. А какая была бы фотография – на весь мир!

3) Срок Люсиного пребывания в Италии кончается 4 ноября. Уже 2 недели назад она опустила в ящик советского посольства свою просьбу о продлении, подкрепленную справкой хирурга: необходимы еще 1½ месяца для лечения. Ответа нет. По телефону сообщили, будто они такого заявления не получали. Она подала вторично. Ответа нет. Может статься, 4-го ее вытурят.

(Но я этого не думаю. Она мощная дама. И недаром – недаром – на этот раз не проронила там ни словечка за все 2 месяца… Тут какое-то джентльменское соглашение.)

4) Он послал большие деньги двум несчастным матерям в Т. Ему вернули деньги с пометкой: «адресат не найден».

5) Мы говорили о смертной казни. Я сказала, что сомневаюсь в правильности полного отказа. Что надо ведь помнить и о жертвах. Люди, готовые взорвать самолет с 85 пассажирами – разве это люди? Затем я всегда помню лица тех двоих существ, которые делали у меня обыск в ночь с 1 на 2 августа 37 г. Какие лица – белые блины, с белыми глазами, руки с грязными ногтями, галстуки веревочкой под грязными воротничками, лица и глаза пустые, лица убийц, нелюди. Он ответил: «А их наверное убедили, что вы и ваш муж нелюдь. Они просто несчастные темные люди». И рассказал о своем личном телохранителе, который был к нему приставлен в дни его академических достижений. «Он был в охране Кремля, потом попал в Органы и охранял меня. Человек как человек, все его интересы семейные и пр. совершенно обычные». Я сказала: – Ну что ж, может быть охранник – и не расстрельщик. «Нет, работы тогда было много, они все обязаны были и в расстрелах участвовать». И дальше стал говорить, что большинство убийц совершают убийства случайно и один раз, такая минута подошла – пьян, камень в руке, драка – а второй раз он не убил бы.

Ну а бандиты-рецидивисты? Убийцы? Или групповое изнасилование? Или убийство Марины Костоправкиной после насилия?

Мне этот вопрос неясен.

6) Сообщил, что брат его (52 лет) помещен в больницу Ганушкина, что он действительно болен и давно уже. Не женат, живет в коммунальной квартире. Страдает манией преследования: хотят убить его или А. Д.

7) Еще веселый разговор. Я ругнула будущую Олимпиаду. «Съедутся пошляки со всего мира. Думать тошно. Я куда-нибудь уеду». – Вас уедут до этого, – спокойно сказал А. Д. – Вы живете в центре; ни вас, ни меня в центре не оставят.

8) Еще он рассказал, сколько молодых людей погибли от халатности начальства, от неумения и неразберихи на летних учебных маневрах, где был Алеша… Думаю о матерях. У них даже того утешения нет, что пал смертью храбрых, защищая Москву.

7 января 78, Москва, суббота. Читаю Ходасевича. Все яснее мне, что только писатель в состоянии быть критиком писателя. Только художник. Профессия: «критик и литературовед» вздор. Белинский был художник. К. И. тоже. Тынянов тоже (см. «Кюхля») и только потому шкловитянство не прикончило его, и средь его статей встречаются ценные. Ходасевич о Державине – так мог написать только художник: время, люди, портреты людей, рост поэта.

15 января, воскресенье, Москва, 1978. Кончила читать Ходасевича о Державине. До последней строки изумлялась прелести и силе русского языка и великому вкусу и мастерству Ходасевича: с каким мастерством, без всякой стилизации, использует он все богатства и все слои этого языка: где надо – пышность, где надо – аскетизм, где надо – юмор. Где надо – XVIII век, где надо – XIX. Это книга, из которой можно не только узнавать Державина, но по которой следует учиться воссоздавать время, эпоху, средствами языка.

Не помню уж когда (кажется в прошедший вторник) был у меня Кома. Он прочел мой II том, а это мне крайне важно. Оказывается, Поликарпов звонил Ивинской и встречался с ней; Б. Л. ей велел всё делать вместе с Комой; и первое письмо было написано Комой и Алей Эфрон – вместе с Ивинской; а второе уж невесть кем, наверное одной Ольгой Всеволодовной[463]. Кома сказал также, что II том – другая книга; I – Записки об А. А., а II – о времени, о ней, о себе, о многих. Увы! это так.

17 марта 78, пятница, Переделкино. Сумбур вместо записи.

5-го была на Ордынке – днем. Никакой А. А. не почувствовала. Бессвязные отношения между ничем друг с другом несвязанными людьми. При этом все за годы разлуки с нею изменились. Старое старится, молодое растет. «Мальчики» Ардовы отнюдь не мальчики уже, а немолодые отцы бегающих кругом девочек. Эмма Григорьевна – старуха, приобретшая несвойственную ей величавость. Она хороша, но ее вечное «себе на уме» – тоже выросло. Миша Ардов в каком-то глупом одеянии, указывающем на его принадлежность к православию – а зачем на это указывать? Век не пойму. За отдельным столом – стареющая молодежь, пьющая и болтающая. Я поначалу за «главным столом» – усадила рядом Нику и выпытывала у нее сведения об Марии Сергеевне – Ника, конечно, как всегда, на самом благородном и труженическом посту. Очень мила и красива Нина, старая, но по-прежнему встряхивающая прямодушно стриженой – уже седой – головой. Напротив меня Рейн; по случаю своей знаменитости (Аксенов напечатал его в «Некрополе» [ «Метрополе». – Е. Ч.], а Иосиф по радио сообщил, что считает себя учеником поэта Евгения Рейна) он ведет себя более сдержано, чем обычно, не навязчив, молчалив и не липнет. Зато Рита Райт вцепилась в меня когтями – сидя напротив – и стала рассказывать о своей поездке в Швецию и о своей дорогой Лилечке. «Это кто?» – спросила я вполне искренне не поняв. «Моя дорогая Лиля Юрьевна» ответила Рита Яковлевна, которая отлично знает (от меня и впрямую), что Л. Ю. Брик я терпеть не могла всю жизнь. На этом месте я быстро смылась в соседнюю комнату (бывшую Виктора Ефимовича) где сидели Эмма Григорьевна, Толя, Юля Живова. Я прихватила туда Нику. Э. Г. была величава, но мила. Толя умен. Говорили о 3-м выпуске «Встреч с прошлым», т. е. о блокнотах А. А. Толя опять повторял, что в ЦГАЛИ Пуниными было продано не более 70 % архива.