Александр Шумилин - Ванька-ротный

Ознакомительный фрагмент

Один из русских солдат подошёл к нему, взял его за плечо и повернул лицом к себе. Перед немцем стояло трое русских, трое небритых, обросших щетиной солдат. Винтовки они держали на перевес.

Летом, когда они, немцы, брали пачками русских в плен, то они ему казались какими-то худыми и маленькими. А эти стояли твердо на ногах и выглядели широкоплечими великанами.

Немец мельком взглянул на русских, они спокойно и с интересом разглядывали его. Теперь ситуация войны изменилась. Теперь он, немец, имел тщедушный вид, а они стояли спокойно, как хозяева положения. Что-то теперь будет? — мелькнуло у него в голове.

Зимой у наших солдат под шинелями были надеты ватники, и, по сравнению с ними, немец казался худым и тощим. От одного их вида у немца по спине побежали мурашки. Он долго не мог опомниться, но через некоторое время всё же пришёл в себя. Он набрал воздуха в грудь и пролепетал решительно, — Гитлер капут! Криг цу энде!

— Капут! Капут! — подтвердили они.

— Сейчас придёт лейтенант, допросит тебя! Он у нас по-вашему шпрехает!

Сержант Стариков оставил солдат в избе. Велел смотреть за немцем. А сам пошёл на окраину деревни, где мы в это время с лейтенантом Черняевым решали, что делать дальше.

— Товарищ лейтенант! Пленного взяли! Там в третьем доме от края сидит! Двух солдат я с ним оставил!

Я велел Сенину и Черняеву организовать оборону и пошёл посмотреть на немца. Я вошёл в избу и огляделся кругом. Вижу, живой немец стоит с поднятыми руками, а солдаты сидят напротив, на лавке у окна.

Первый раз перед нами стоял живой и невредимый немец. Я велел ему опустить руки и попросил своих солдат освободить нам лавку.

— Нэмен зи битте пляц! — сказал я немцу и посадил его рядом с собой.

Я хотел спросить у немца, какой гарнизон стоит в совхозе Морозово. Приготовил уже целую фразу, как вдруг кто-то пискнул за печкой. За печкой, в том месте, где от зада печи к стене были перекинуты палатья.

— Ну-ка взгляни! — сказал я сержанту.

Когда возникают необычные обстоятельства, обостряется память и всякое там прочее. Фамилию сержанта Старикова с того дня я запомнил. Помню её и сейчас.

Стариков шагнул к палатьям, отдёрнул висевшую на верёвке тряпицу и оттуда, из темноты закоулка, на божий свет показались две девицы. Вид у них был иностранный, похожи они были на гулящих девиц.

— Вот это дяла! — произнёс один из солдат, стоявший у двери.

— Немецкие фрау во всём натуральном виде!

— Кто такие? — спросил я их по-русски. Девицы молчали.

— Шпрехен зи дойч? — последовал мой вопрос. Они упорно молчали.

— Парле ву франсе? — спросил я их.

И они, как бы сорвавшись с места, предполагая, что я понимаю их язык, залепетали без всякой остановки. А кроме "Парле!", "Бонжур!" и "Пардон!" — я ничего другого не знал.

— Пардон! — сказал я, повысив голос, давая понять, что разговор окончен. Они поняли и тут же умолкли.

— О чём они говорили? — спросил меня Стариков.

— Не знаю! Я французских слов знаю всего два, три. Они думают, что я всё понял. А я понял столько же, сколько и ты.

— Ладно сержант, с бабёнками займёмся после!

— Сейчас нужно немца по делу допросить!

— Нам нужны сведения о противнике. Штаб полка нам такие сведения не даёт. Мы по сути дела идём на немцев вслепую!

Я хотел спросить немца, где находится их штаб, но на первой же фразе весь мой запас слов куда-то исчез. Я напрягал память, вспоминал отдельные слова и заученные фразы, но кроме глагола "хабэн" ничего вспомнить не мог. Не будешь же в каждом вопросе вставлять одно и тоже "Haben", — "Haben Sie Kannonen?", — "Haben Sie Maschinengewehre?"[91].

Потом несколько успокоившись и собравшись с мыслями, я спросил его из какой он части, где находиться артиллерия и есть ли на данной участке фронта танки.

Мы идём к железной дороге и нам нужно знать, что делается там, — подумал я.

В избу за короткое время набилось довольно много солдат. Всем хотелось взглянуть на живого немца и на двух иностранных девиц, которых поймали в избе. Слух по деревне обычно ползёт с невероятной скоростью.

Я вначале растерялся и сделал упущение. Мне нужно было сразу поставить часового на крыльцо. Вскоре в избу явились Черняев и Сенин, растолкали солдат и, по праву встав в первый ряд, стали рассматривать захваченную компанию.

— Охрану сняли! Солдат распустили! Деревню бросили! Пришли на девок гулящих смотреть! — сказал я, оборачиваясь к командирам своих взводов.

— Ну вот что!

— Немедленно всем по своим местам! Кто мне будет нужен? Я вызову сам!

— В избе останется сержант Стариков с двумя солдатами!

— Сенин! Поставь у крыльца часового! И никого сюда не пускать!

— Шагом марш по своим местам! — приказал я.

Дверь открылась наружу, белый облаком заволокло весь задний простенок избы. Немец и девицы от холода заёжились, мороз побежал по ногам. Солдаты стали нехотя выходить на улицу.

На улице дул пронзительный холодный и колючий ветер. По такой погоде немецкие солдаты обычно сидят по домам. Часовые на постах больше часа не выдерживают. Если посмотреть на пленного, то он по сравнению с нашими русскими солдатами одет на летний манер.

Жиденький воротничок у него поднят, пилотка натянута на уши, на шее веревочкой висит какого-то грязного вида тряпица. Смотрю на него в профиль, со стороны спины, мне кажется, что он вроде горбатый. Похлопав его по спине, убеждаюсь, у него и там куча тряпья, которой он прикрыл позвоночник. Мороз сейчас такой, что и в полушубке до костей пробивает.

Велю Старикову снять с немца ремень и завернуть полы шинели на затылок. Надо посмотреть, что у него на спине.

На спине у него кусок рваного ватного одеяла, сшитого из цветных лоскутов, которые когда-то до войны были в ходу у деревенских жителей.

— Посмотри, — говорю я сержанту. Чем вшивые кавалеры прикрывают себе хребты!

— Ты ведь смотри! Чтоб тряпьё со спины не спадало, немец его вокруг себя верёвочкой обвязал.

— Изобретение века! — смеюсь я.

Сержант опускает шинель.

— "Хинаб!" — говорю я немцу и показываю на лавку.

— Ну, а дальше что? — спрашиваю я немца.

— "Вайтер?" — переспрашивает он, — "Гитлер капут! Криг цу энде!".

— Для тебя-то война кончилась! — сказал я вслух. А для нас она только начинается!

На немце надеты кованые железом сапоги, шинель из тонкой и мягкой голубоватой шерсти. Стальной шлем был пристёгнут к поясному ремню. Видно он ложился спать, снял его с головы и зацепил на ремень, чтобы не затерялся.

Солдаты крутили немецкую винтовку. Щелкали пустым затвором.