Карнавал Безумия. Хроники саморазрушения в стиле панк - Миша Бастер

и порвал все струны на гитаре. Надо было как-то гасить волну агрессии. И все, кто был в теме, дали жесткий «стрит-панк», а Мефодий получил в бубен. Голубев тогда же расстроился по поводу сломанных барабанов, потому как хотел быть артистом и не понимал, что несется жесткач как раз против лабухов под маркой «панк». Подобные акции были и раньше, когда выступал «Усксус Бенд». Я тогда играл вместо Рина, и с первыми аккордами весь зал вываливался на сцену и начинался полный хаос. И концерт, к которому кто-то готовился месяцами, длился минут десять. Выкатили рояль и давай на нём отплясывать. Мотоциклисты в помещения заезжали. А потом всем скопом отбивались от милиции и «люберов». Такое не забывается.

Это был период, когда неформалы поняли, что их хотят контролировать, и взбунтовались окончательно. Урон наносился всеми доступными способами. От скандалов до непосещения и прорыва толпами на концерты без билетов. И был это как раз период 1989–1990 года. Закат формализации неформальной музыкальной среды. И преддверие еще больших перемен.

А про начало 1990-х как-то особо говорить-то и нечего. Вся эта финансовая подпитка сделала из пареньков недореализовавшихся мутантов. Я помню, как стали появляться группы как бы под тусовку, но на них особо никто не ходил. Они канали только на совместных фестивалях, где выступали тусовочные группы. Появился барьер между зрителями и исполнителями. Помню, в 89-м году концерт «Звуков Му», когда Петя вышел на сцену и сказал, что это их последний концерт, а потом очень невнятно выступал в парке у Стаса Намина на рубеже 1990-х. Началось настоящее фуфло, группы уходили из рок-лаборатории, и я вообще завязал с музыкой.

Комсомольцы от шоу-бизнеса переключились на другую публику, а остальные стали затачивать тусовки под свои изделия. Тот же Паук набирал в свой балаган людей ниже своего уровня, чтобы на их фоне достойно выглядеть. Появились новые лейблы, новые люди. Вот так и получилось, что обиженные стали играть для несчастных. Какой там рок-н-ролл! Это не музыканты, а люди-вагоны. Куда прицепят, туда и едут. А эти сраные 100 долларов за концерт – это же опускалово. Хотя, возможно, вполне приемлемая цена за то, что продавалось под маркой творчества.

Парадоксально, что большинство людей из музыкальной и тусовочной среды середины 1980-х, к которым я относился, возможно, пренебрежительно, оказались в итоге нормальными людьми. Дело не в поколении, а во внутренней цельности. Все же начало 1990-х – это время, когда у людей проявлялась их сущность, которую они прятали за личинами. А у меня так получилось, что, когда я засел в подвале делать гитары, ко мне собирались и приезжали всё те же люди, с которыми я когда-то тусовался или играл. Я ушел в работу, и это меня спасло от неконтролируемого выплеска адреналина. Была депрессия, но работа спасала. По большому счету, я пришел к тому, с чего начиналась моя юность, и продолжил это занятие.

Володя Залевский участвовал тоже в этом процессе. И круг общения сложился всё тот же: музыканты и лабухи. Я делал гитары, для себя и друзей, оставив название «Рукастый перец» – но уже международный.

С музыкой эксперименты, конечно, продолжаются, но в последнее время я все чаще обращаюсь к творчеству Чайковского и Мусоргского. А еще заново открыл для себя песни в исполнении казачьих хоров. Есть в этом пении все то, от чего враги бежали, заслышав их издалека. Каким-то я почвенником стал за годы размышлений в результате анализа той ситуации, которая складывается в этой стране и в этом городе в частности. Мне почему-то кажется, что все это кончится одной большой и беспощадной резней. Потому что по-другому никак. Все очищения от этой гнили возможны только в экстремальных, почти военных обстоятельствах. Чем больше разобщения, тем болезненнее будет обратный процесс. Была б моя воля, я бы всем музыкантам и эстрадным исполнителям раздал бы по кайлу, и мы бы тогда действительно выяснили, кто и на что способен, а так всё это – нытье и закатывания глаз…

Этим и отличались, наверное, 1980-е от последующих лет: общностью, цельностью и упертостью.

Сергей Гурьев

(Записано в 2024 году)

С. Г.: Детство моё пришлось на приснопамятные 1960-е годы. Если брать, скажем, ауру города, то брежневская Москва была тогда не худшим местом для прогулок. Учился я в «экспериментальной» школе № 91 на Поварской. Это была известная «пятая гимназия», где Пастернак учился, она раньше стояла на углу Большой Молчановки – там, где в старомосковской застройке 1960-х прорубили Новый Арбат, который в те годы ещё злобно называли «вставной челюстью», – и в результате оказалась на Поварской, тогда улице Воровского.

У папы был магнитофон «Мелодия» с зелёным глазом, который он купил в «бэушном» виде вместе с записями на адских древних плёнках C и CH, постепенно от времени распадавшихся на части. Там была всякая махровая итальянская эстрада 1950-х типа Тонино Каросоне, Фреда Бускальоне, Альдо Конти и т. п., а также русские эмигранты и псевдоэмигранты: Пётр Лещенко, Иван Ребров, оркестр мегабалалаечкина Сани Пустыльникова и Теодор Бикель, подписанный на бобине как «Фёдор Быков». И ещё хор и оркестр Рэя Кониффа с обработками классики, подписанный просто «симфо-джаз». На всём этом компоте формировались музыкальные вкусы.

Кстати, о девочках. Воспитанный на папиной коллекции, я был в средних классах далёк от рок-н-ролла, предпочитая эстрадные оркестры типа Джеймса Ласта, которые тогда в обилии крутили по советскому радио. Но потом стал замечать, что лучшим девочкам класса плевать на Джеймса Ласта, а предпочитают они, например, The Eagles или Smokie. Пришлось заняться изучением рок-музыки. Источников про неё было мало, но сочувствующие друзья подогнали огромную папку с ксероксами статей из журнала «Ровесник» (опусы Троицкого, переводы Наташи Рудницкой и др.) и кучу другой ереси откуда только можно, вплоть до текстов тогдашних совмузобозревателей Владимира Лишбергова и Григория Либергала. На этой ниве делал успехи и вскоре уже стал читать лекции по истории рок-музыки – там же, в 91-й школе, даже после того, как её окончил. А потом стали звать ещё и в ДАС МГУ и МФТИ. Нашему классному руководителю и учителю физики, легендарному Роману Яковлевичу Гузману, который по ходу учил детей восприятию киноискусства, а потом в эмиграции изобрёл компьютерную мышь для слепых, я таким образом открыл Pink Floyd.

После одной из таких лекций ко мне подошел другой учитель физики, Алексей Юрьевич Коростелёв, патентованный диссидент, и сказал, что сам он рок-музыку не любит, но знает ребят, которые делают про неё