На литературных баррикадах - Александр Абрамович Исбах

она осуществила свой замысел. Она назвала свою фамилию, сказав, что сейчас живет в Благовещенске, работает в управлении пароходства, но очень любит музыку, училась в Москве и имеет немалые связи в кругах Московской консерватории.

Она смотрела на Петрова покровительственно и почти нежно. По старой одесской традиции, Женя любил всякие розыгрыши и мистификации.

Он представился даме как молодой начинающий музыкант, мечтающий о лаврах Шопена и Хренникова. Это признание возбудило в даме совсем уже нежные, меценатские чувства. Она оторвала Петрова от инструмента, целиком оккупировала его, оглушила целым потоком музыкальной премудрости, обволокла нескончаемыми воспоминаниями.

Через полчаса они уже сидели в буфете. Дама угощала Женю пивом и мороженым. Я сидел неподалеку, и до меня доносились громкие имена… Гольденвейзер. Оборин. Голованов. Гедике. Комитас. Козловский. По ошалелым глазам Петрова я понял, что он потерян для общества и стал жертвой собственной мистификации. Но возможностей отступления уже не было.

Когда перед самым Хабаровском я вырвал Петрова из рук восторженной меценатки, он был в полуобморочном состоянии.

Однако с торжеством победителя он показал мне конверт сиреневого цвета с надписью: профессору Голованову.

На тонком листке, пропитанном ароматом духов «Камелия», мелкими, бисерными буквами было начертано:

«Дорогой Николай Семенович!

Надеюсь, что Вы не забыли меня. Прошу Вас оказать помощь при поступлении в консерваторию моему другу (не подумайте ничего плохого), талантливому начинающему музыканту из глубин Дальневосточной тайги Евгению Петрову.

Часто думающая о Вас

Нелли Воскресенская».

— Ну, что, — заливался смехом Петров, — какой документик!.. Игра стоила свеч… Я уже вижу лицо Голованова, когда я покажу ему это послание. И она еще просила ни за что не показывать это письмо Неждановой. Она боится, чтобы не вспыхнула ревность и не повредила мне при поступлении в консерваторию… И она обязательно просила заехать к ней в Благовещенск. У нее муж в командировке на Колыме. Собственная квартира и фисгармония…

Он так смеялся, что мне даже стало жалко старую доверчивую даму.

— Дон-Жуан, ты, наверно, разбил ее сердце, — заметил я сурово.

— Ничего, — успокоил меня Петров. — Это я отомстил пароходству за ту бессонную ночь в Хабаровске.

Из Хабаровска во Владивосток мы выехали на машине крайкома. Ехали круглые сутки. На остановках нас опять пожирала мошкара. Женя опять философствовал по поводу плохих дорог.

На какой-то переправе в глубине тайги мы настигли застрявшую на обочине «эмку». Водитель уговаривал другого шофера в кожаном реглане, только что подъехавшего на мощном грузовике, помочь ему вытащить машину. Кожаный реглан отказывался. Мы остановились, выскочили на дорогу и услышали слова потерпевшего шофера, обращенные к реглану:

— Эх ты… Не читал, видно, «Одноэтажной Америки»…

Женя Петров был счастлив.

…На сторожевом корабле мы вышли из бухты Золотой Рог к Посьету. Петров был молчалив, никого не разыгрывал, сидел на палубе, вглядываясь в бескрайнюю даль океана, и делал записи в дорожном блокноте. Порою легкая улыбка пробегала по его тонким губам. Он вспоминал…

Два дня мы были в гостях у пограничников на корейской границе. Объезжали заставы, знакомились с людьми. Замечательные биографии раскрывались перед нами. Биографии людей, каждый день рискующих своей жизнью во имя родины. И здесь, конечно, как и везде, рядом с героическим было много смешного, веселого, пропитанного мягким юмором, который Петров особенно тонко чувствовал и воспринимал, которым были окрашены все страницы его записей.

Перед возвращением в Хабаровск мы сидели поздней ночью в беседке на сопке, над самым океаном. Океан был спокоен. Широкая лунная дорога уходила к самому горизонту, к небу, к бесчисленным звездам.

Пили холодное пиво. Пограничники рассказывали всякие истории из своей жизни.

— А еще был случай с нашим прославленным командиром, майором Агеевым. Приручил он маленького таежного медвежонка. Сам нашел. Спал медвежонок в палатке у самой койки майора. А когда вырос, стал этаким огромным медведищем, ушел в тайгу. Однако частенько приходил в гости к своему другу. И вот однажды уехал майор в командировку в Хабаровск. И надо же так случиться — приехал в этот день какой-то инспектор. Ну, инспектор устал с дороги, положили его отдохнуть на койку майора Агеева.

А тут по обычаю мишка пожаловал в гости. Ну, представляете себе — просыпается гость, а над ним огромный медведь. Взревел он хуже медвежьего и из палатки бегом, как был, без порток. А медведь еще больше перепугался. Еще пуще ревет. Ну, ему реветь по-медвежьему полагается… Так вот и бегут они, друг друга пугая. Чуть погранлинию не перебежали… Еле успокоили инспектора… Смеху было…

Мы понимаем, что пограничники нарочно рассказывают всякие смешные истории, потому что не любят они рассказывать о своих подвигах, о героизме. И от этого хозяева наши кажутся нам еще более родными, близкими, мужественными.

— Искупаться бы, — говорит Женя.

— Осьминогов не боитесь? — усмехается начальник заставы.

Только что была рассказана страшная история о том, как осьминог затащил в океан лошадь.

Мы спускаемся к морю. Вода теплая, как парное молоко.

Мы плывем по широкой лунной дорожке, смотрим на огни, мерцающие на берегу, на наших пограничных вышках и на корейских.

— Ты чувствуешь, старик, — неожиданно говорит Женя, — где мы находимся?.. Океан. Рубеж целого мира.

Я всматриваюсь в его худое, всегда чуть насмешливое лицо.

В узких глазах его отражается луна. Мне кажется, что я хорошо понимаю своего друга.

5

Незадолго до решительного штурма линии Маннергейма мы узнали приятную новость. К нам едет Евгений Петров. Не на день или два, а на постоянную работу, в штат армейской газеты.

Писателей в армейских газетах в ту кампанию было не много. После трагической гибели Михаила Чумандрина и тяжелого ранения Владимира Ставского ПУР воздерживался посылать писателей в действующую армию.

Приезд Евгения Петрова, замечательного публициста, острого сатирика, фельетониста, сразу повысит уровень нашей «Боевой красноармейской», поможет ей найти путь к солдатским сердцам.

Нечего и говорить, что я был особенно доволен тем, что придется поработать бок о бок со старым другом.

Редактор поручил мне и Долматовскому встретить Петрова в Ленинграде.

От маленького, затерявшегося в лесу поселка Каунис, где размещалась наша газета, до Ленинградской «Астории» было три часа езды по Выборгскому или по Приморскому шоссе. Проезжали по знакомым, уже занятым нашими войсками поселкам — Райвола, Териоки.

Ленинград был по-военному суров, но жизнь в нем, как всегда, кипела. Война остро ощущалась только ночью, когда город погружался в абсолютную тьму.

Мы застали Женю в «Астории» над ворохом зарубежных газет. В военной форме, с тремя шпалами в петлицах, с орденом Ленина на гимнастерке, он казался более подтянутым и строгим,