Татьяна Тарасова - Красавица и чудовище

Со Швеции, с 1985 года, началось победное шествие Бестемьяновой и Букина в спортивных танцах. Мы старались придумать не только незабываемые произвольные программы, но и такие же показательные номера. В их числе «Альбинони», который почему-то не показывали по телевизору. Зато противоположная судьба сложилась у «Цыганочки», ее демонстрировали раз двадцать.

Но прежде всего я горжусь, что сделала им четыре замечательные программы, четыре произвольных танца. Все их можно считать в немалой степени новаторскими, в каждой имелись открытия и находки. Любимые мои «Рапсодию» и «Кабаре» я бы назвала учебниками спортивного танца. «Рапсодия на тему Паганини» получилась изысканной. Записал ее мой Вова, он специально играл для нас этот концерт с оркестром. Одно это — уже событие. Кстати, музыка для «Кабаре» тоже записана на студии грамзаписи, потому что не существовало или я не могла найти одной мелодии, без вокала. Вова играл «Рапсодию» столь пронзительно, что эта пронзительность перешла в катание ребят. Я придумала для танца сюжет: он — художник, она — муза. Они читали эту музыку так красиво, так тонко, так прекрасно. Никто и никогда из танцоров не исполнял ничего подобного на льду. И костюмы зайцевские попали в точку.

Я обожала и обожаю работать со Славой, он великий художник и дизайнер. Небывалая загадка, как в условиях нашей страны он выжил, но еще большая загадка, как развился? Многое из того, что я наблюдаю сейчас у модных молодых российских кутюрье, я уже когда-то видела у Славы. Одни только его работы с Галиной Волчек в театре «Современник» уже делают его бессмертным. Я счастлива, что мне удалось работать вместе с таким гениальным художником.

Когда они вышли на лед в его костюмах, я увидела танцевальную пару иного уровня. Повторяю без конца: в большом деле мелочей нет. Как он открывал передо мной эскизы, и как я ждала этого момента. Слава никогда не ограничивался одним эскизом, он выкладывал их передо мной множество. Он не рисовал костюмы, а делал их на тему танца. Мы выбирали — о, с каким трудом мы выбирали! — из нескольких вариантов один. Ничего от ремесленничества, любая линия — вдохновение и прекрасный вкус. Так чувствовать костюм, как Слава, никто не мог. Он всегда настаивал сперва дать ему музыку и долго ее слушал. Сидел у нас на тренировках. Иногда просил показать, как будет строиться танец, и мы прокатывали перед ним черновые наброски программы. Вместе с ним я погружалась в неостанавливающийся творческий процесс…

Бестемьянова и Букин — мои дети. Мне порой кажется, что я имела отношение и к их рождению. К рождению их как звезд, я, безусловно, причастна, но я говорю об их появлении на свет. Ни с кем я так долго не работала, ни с кем столько раз не ездила в турне Тома Коллинза, и в этих турне никого так восторженно не принимали, как их. Какое же счастье, когда, приветствуя и благодаря твоих учеников, встает избалованная лучшим фигурным катанием в мире американская публика. А ведь у советского дуэта и близко не было такой рекламы, как у американских спортсменов.

Неописуемое счастье — довести своего ученика до той ступени мастерства, где публика в любой стране встает после его выступления. Зрителя нелегко оторвать от кресла, ой как нелегко. Нашу публику вообще невозможно, а в Америке на чужих публика редко поднимается. Но она вставала на Бестемьяновой с Букиным, и она вставала на Родниной с Зайцевым, а сейчас на Леше Ягудине.

Никакой талант нельзя закопать, я уверена в этом. Талант всегда прорвется, и чем тяжелее условия, через которые ему приходится прорываться, тем звучней и дольше он прозвучит. Нас закапывали, а мы все равно откапывались. Кто теперь об этом вспомнит? Теперь имена Бестемьяновой и Букина вписаны золотыми буквами в историю фигурного катания: они олимпийские чемпионы, они пятикратные чемпионы Европы, четырехкратные — мира. Спортивный путь у них получился длинный, они прошли три Олимпиады, такое мало кому удавалось. Думаю, в мире найдется не более двух десятков фигуристов, которые участвовали в трех Олимпиадах, за всю историю Игр.

Первый раз они попали в 1980-м в американский Лейк-Плэсид, там чемпионами стали Роднина и Зайцев. У меня всегда на Олимпиаде спортсмены выступали в двух видах, Наташа с Андреем в Лейк-Плэсиде заняли в танцах седьмое место. На своей второй Олимпиаде в Сараево они уже серебряные призеры, впереди только Торвилл и Дин. Кстати, и в Америке они тоже расположились за англичанами, те заняли на той Олимпиаде шестое место. Бестемьянова и Букин могли бы и раньше начать атаку на позиции Торвилл и Дина, возможно — и выигрывать у них, но наша федерация на следующий год после Олимпийских игр лишила их такой возможности — они считались молодыми, и судьи на чемпионате СССР не поставили их выше Линичук и Карпоносова. Синилкина мне сказала: «Ишь ты, какая быстрая. Подожди». И мы «подождали», потеряв четыре года. Обычно после Олимпиады на чемпионаты Европы и мира везут молодых и новых. Теперь они начинают между собой бороться.

А пока Линичук с Карпоносовым проигрывали Торвилл — Дину, федерация пропустила момент «выпустить» Бестемьянову с Букиным. Именно они могли бороться с англичанами. Я совершенно убеждена, что нашими начальниками неправильно был выбран лидер. Но мы оставались бодрыми и веселыми, очень уж нам хотелось стать чемпионами. С Наташей и Андрюшей я работала, как в сказке. Я знала, что они у меня есть, и я к ним на СЮП, на лед, не бежала, а летела. Мне всегда было интересно с ними. Они никогда не спрашивали «зачем?» или «почему?». Они мне доверяли целиком и полностью. Слава богу, что путь, который я им выбирала, оказался верный. Правда, они в этом и не сомневались ни на миг.

Так и стоит перед глазами взмах Наташиной головы, после того как я спрашивала: «Поняла?», она только кивала, никогда ничего не говорила в ответ. Я так оказалась избалована своими учениками, избалована их доверием и их любовью ко мне, что последние два года с Куликом мне приходилось очень тяжело.

Надеюсь, что им было хорошо со мной, хотя жизнь наша вне спорта складывалась, как я говорила, не только из радостей, но и из больших проблем.

Они начались, когда у Наташи появилась первая и единственная любовь всей ее жизни — Игорь Бобрин. Тут оказался затянут слишком тугой узел. Я дружила с Юрой Овчинниковым, а Игорь женат на сестре Юры — Наташе, я и ее знала с детства. Тем более что у Игоря и Наташи Овчинниковой рос сын — Максим. Но я понимала, что моя Наташа не просто увлеклась, влюбилась, а полюбила — и это не было легким романом, оттого все проходило мучительно и нервно. А потом моя работа с Игорем в одном коллективе, казалось, постепенно вывела нас на нормальные отношения, вроде все утряслось. Но тут Игорь связался с уже упомянутым Воловым, захотел сделать свою труппу, отстранить от руководства коллектива Юру Овчинникова. Естественно, начались скандалы, и они не могли не отразиться на наших с Наташей отношениях. Я как могла старалась не переносить театральные разборки на их тренировки. Игорь очень сложный человек, договориться с ним нелегко, но мне казалось, что как большой спортсмен он сам понимает, что его жене нужно сначала выиграть Олимпиаду, а потом уже выяснить наши отношения.