Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Я вспоминаю. Завадский посмотрел «Укрощение строптивой» и сказал Ирине С.: «Если он хочет, он может считать себя артистом т-ра им. Моссовета». Потом я все равно показывался — играл Теркина, читал Чапаева — это ему особенно понравилось. Он приходил к Моте просить меня в свой театр. И вот театр. Он восстанавливает «Маскарад». Меня одели в клоунский костюм, я вышел на сцену, Завадский говорит мне одному, зная, что я кончил опереточный факультет и думая, что я хорошо двигаюсь:

— Подвигайся, Золотухин.

— Что?

— Подвигайся.

— Как?

— По сцене подвигайся, попрыгай, побегай, я посмотрю, как ты двигаешься… Прыгни на кушетку и обратно.

Я прыгнул, кушетка завалилась, и я упал.

— Сними клоунский костюм, надень костюм гостя в красном.

Я не знал, что это было повышение, хоть я и оконфузился. Гость в красном, по тайной мысли его, должен был напоминать Самого господина Лермонтова. Мне говорили, что я похож внешне на Лермонтова, наклеили усы, когда меня гримировали, перед глазами гримера и моими, естественно, стоял портрет Михаила Юрьевича. У меня была единственная реплика, которую я произносил сначала неимоверно фальшиво, но с большим презрением к некоторым окружающим меня артистам: «Вы правы! Как дикарь, свободе лишь послушный, не гнется гордый наш язык, зато уж мы как гнемся добродушно». Я круто поворачивался, щелкал каблуками, чуть не падал, ошарашенные гости с замороженными лицами расступались, и я уходил под разрывающие душу звуки знаменитого хачатуряновского вальса. Ей-богу, я чувствовал себя Лермонтовым.

Вчера, когда Митта знакомился со мной в павильоне, Васильич отрекомендовал меня:

— Берешь в руки — маешь вещь… Поверь мне, через два года это будет самый знаменитый актер.

Не понимаю Васильича, я так не удовлетворен своею работой в фильме, а он такого мнения обо мне, или это старческое умиление. Как хотелось бы верить ему.

Прелестная зима. Ходил с Кузькой и сам погулял, попрыгал, подышал. Если организоваться, можно зарядку с Кузькой на улице делать.

Почему люди, например, ассистенты, окружающие Любимова, через месяц-два после общения с ним, начинают его языком разговаривать? Ведь они приходят со своими мыслями, способностями, вкусами, привычками, даже со своей терминологией; не пройдет и месяца, они повторяют за ним те же немыслимые словеса. До того как пришел Примак, мы сыграли далеко за 50 спектаклей «Галилей», и вдруг, освоившись и наслушавшись, он мне делает замечания те же и в тех же выражениях, что делал Любимов на репетициях. Но к Любимову мы привыкли, мы понимаем его через его слова, мы понимаем его через весь комплекс слов, интонаций, настроений и пр., и пр., мы к нему пристроились, приспособились. Отдельные взятые от него его же слова и замечания выглядят чушью несусветной. Как же можно так слепо, как попугаи, повторять за ним — «неконкретно», «не по существу», «не вмазываете» и т. д. Можно с ума сойти, конечно, на их месте. 4 года Глаголин смотрит спектакли, сотни раз, можно возненавидеть эти роли на сцене, да еще стоять и записывать за другим замечания, подлаживаться под его воззрения, настроения и т. д. Собачья должность. Почему Любимов, сознательно или нет, окружает себя серостью режиссерской. Талантливые уходят, не соглашаются, но можно брать самостоятельных молодых, где они?

Был у Полоки вчера с 4 до 6.

Продолжаю утреннюю мысль — где они? Почему никто не заботится об этом и кто должен думать в первую голову о них. Потом: года три назад Петрович, разнося труппу, грозился разогнать и набрать молодых, взять снова целый курс с выпускным спектаклем. Но из этой замены не может вырасти дважды театр, это уже невозможно. Каждый год он набирает молодых, а театр не крепнет от них, а если и держится, то только за счет старой закваски, тех, кто пришли — остались в первые дни-месяцы. Даже те, которые остались от старого театра условно, играют теперь главные роли или одни из главных, не так просто поменять контингент артистов и лучше всего держаться за «старых» артистов, беречь их, надеяться, доверять им, и по одному, по два актера, действительно талантливых, верных и перспективных вводить в ведущую десятку, но только доверять им как фаворитам.

У Полоки обсуждали план письма коллектива артистов, работающих по созданию киноленты «Величие и крах дома Ксидиас» в ЦК. Ему инкриминируется, что мы, артисты, работали под каким-то гипнозом, он затуманил нам мозги и мы бессознательно поддались его формалистическим тенденциям. Хотел Полока или нет, но в картине заняты лучшие артисты ведущих театров, от лауреата Ленинской премии Толубеева до артистов с Таганки — Высоцкого и Золотухина.

Вчера был выездной в Лыткарино «Добрый». Ездили в машине Жени и Наташи. По пути обсуждали жизнь и судьбу театра и пришли к выводу, что причиной такого панического настроения Любимова есть какое-то внутреннее сознание, что «Тартюф» не получился. Такой спектакль может бьггь победой любого театра, кроме театра Любимова. И опять классика, и опять те же разговоры, что на «Герое»: «Артисты, артисты не дотягивают до режиссера…» Но артистов он воспитывает 5 лет, в конце концов, может других взять (или не идут), в общем, сам виноват, получается все равно. Какой панический, совершенно жуткий страх Любимовым провала, заставляет его выпускать по существу одну премьеру в сезон и вытрясать душу из артистов.

Какой-то внутренний разлад. Чувствую, что мной кругом недовольны. Можаев безразличен, Назаров сух, с Любимовым неприятная заочная война. Вдруг почему-то он Веньке про меня бросил: «Надеюсь, твой друг возьмет свою голову в руки». Я ее не терял, если он имеет в виду съемки — я не участвовал в «Тартюфе»? А что мне оставалось делать?! И у меня началось к нему время придирок, кстати, они всегда взаимны. Я избегаю встреч с ним, мне ужасно неприятно встречаться с ним, неспокойно.

Пятница, 19 часов 25 мин. Ну так. Сначала хроника.

19 ноября за мной приехали в 8.45. Попросил тещу отправить первую партию книг в Междуреченск, купленную еще до праздников, хоть какой-то груз с плеч. Досъемки планов к правлению с Антоном. Не до искусства. Поругался с Васильичем. Не дает дубля, хоть разорвись. Его помощники сразу, по первому сигналу, выключают свет, никакого уважения к режиссеру. Во время «Послушайте» состоялась беседа Высоцкого с шефом, где шеф ему пригрозил вдруг: «Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье».

Володя не играет с 8-го ноября. Последний раз он играл Керенского. Сегодня «Пугачев». Завтра «Галилей», Господи, сделай, чтобы все было хорошо.