Александр Етоев - Книга о Прашкевиче, или От Изысканного жирафа до Белого мамонта

В 1995 году Гена напечатал мою повесть в «Прозе Сибири», которой тогда заведовал. В следующем году, в мае, мы с ним жили в одном номере гостиницы на Интерпрессконе, ежегодном весеннем сборище писателей и читателей фантастики, кто не знает. Гена мне привез гонорар, и я скупил в ближайшем магазинчике все консервы. Водка, видимо, была, и в количестве, как говорили в оные времена работники советской торговли. Наутро я просыпаюсь в номере, а вместо подушки под головой паспорт.

«Гена, — спрашиваю, — не помнишь, для чего я паспорт под голову подложил?»

«А ты, — отвечает Гена, — часа два его перед сном читал. И все время почему-то смеялся».

Питер маленький, Прашкевич — большой, и во всякий Генин приезд обязательно где-нибудь Гену встретишь. С лицом птицы и зверя одновременно, идет он вдоль Фонтанки или по Лиговке мимо достоевских домов и рубцовских замызганных подворотен. Он приехал к нам из Сибири, родины мамонтов и тюленей, и поглядывает на наши игры, как веселый цыган на нищего, не умеющего коня украсть. Не пророк, не ниспровергатель кумиров, он не лезет с дурацкими обещаниями поведать нам «всё о жизни», не советует «как обустроить Россию», не провозглашает с пафосом, что «человек, который пишет, должен отсутствовать в общественно-публичных местах — так, чтобы сам факт его наличия в природе подвергался сомнению», а сам при этом днями тостует на презентациях и лицедействует из ящика телевизора.

Зато он знает, что значит счастье.

Это значит заниматься любимым делом и быть уверенным, что у тебя что-то да получается. Это значит иметь свой угол. Знать, что рядом есть человек, прощающий тебе глупости и ошибки и радующийся, когда радуешься ты.

Ну и чтобы дети были здоровы. И за внуков чтобы было не стыдно.

Вот такое получилось вступление.

Теперь я пока покурю в сторонке, а Володя Ларионов задаст Прашкевичу несколько серьезных вопросов. Ларионов мужик серьезный, не то, что некоторые, поэтому и вопросы будут наверняка серьезные, не про размер трусов.

Владимир Ларионов — Геннадий Прашкевич

Беседа первая: До 1958 года. Тайга

Таким вот я был пацаном — глупым и странным. И влюблялся всю жизнь — во все, что двигалось…

Родился Геннадий Прашкевич в 1941 году в селе Пировское Красноярского края, жил в Енисейске, в Абалаково, в 11 лет переехал с родителями на станцию Тайга, где и окончил школу. До отъезда в Новосибирск работал кондуктором грузовых поездов, электросварщиком, плотником и столяром.

Отец — Март Александрович (1890–1979). Мать — Евдокия Тимофеевна Гончарова (1903–1996). Старшие — брат Юрий, сестра Альбина.

Геннадий Мартович, у тебя такое нестандартное, весеннее отчество…

Да, мой отец носил красивое имя — Март Александрович. Среди его предков — и белорусы, и русские, и поляки. У мамы имя простое — Евдокия Тимофеевна, ее род из средней России разными судьбами перекочевал в Сибирь — Нижнеудинск, Черемхово, Иркутск. Большая часть моего детства прошла на станции Тайга. Обычное захолустье — с геранью на подоконниках, с курами, купающимися в придорожной пыли. Железнодорожная линия, шпалы, пахнущие креозотом. Зимой снегозащитные ограждения на много-много километров. Пустынные улицы, никаких машин. Звезды, звезды. Поэтому и мир виднее именно из провинции.

Жарким одиноким летом 1957 года, когда все мои сверстники разъехались кто к родственникам в соседние поселки, кто в пионерлагеря, я мастерил телескоп, чтобы наблюдать противостояние Марса. Страшно томился от того, что не с кем поделиться своими удивительными открытиями. Мир уже тогда делился на странные составляющие: реальную, где роскошная природа соседствовала с дремучим пьянством, дикостью, невежеством, и придуманную, бездонную, открывавшуюся прямо в звездное небо. По идее я должен был со временем превратиться в какого-нибудь спившегося провинциального плотника, если бы не колоссальное любопытство! Меня с самых ранних лет тянуло заглянуть за горизонт, за пределы видимого, что там? ну что, что там? Я понимал, что линию горизонта пересечь невозможно, разве что ночью, и искал такую возможность. Любопытство мучило меня. Позже, гораздо позже я прочел замечательный роман Джона Уиндема «Кукушки Мидвича» — про детей, рождающихся уже наделенными всем накопленным знанием человечества. А тогда не с кем было поговорить обо всем этом…

И тогда наступил момент, когда ты решил обратиться к старшим, более опытным товарищам? К небожителям?

Да. Решил. И написал письмо доктору наук, выдающемуся палеонтологу Ивану Ефремову, известному, к тому же, как писатель-фантаст («Туманность Андромеды», «На краю Ойкумены», «Звездные корабли»), а другое — ученому-энтомологу, профессору Николаю Плавильщикову, тоже писавшему фантастику…

Понимал — не ответят…

Но они ответили…

Что стояло за этими твоими эпистолярными попытками?

Конечно, мечта.

Даже три мечты было у меня в детстве.

Все три, как я понимал, по тогдашним меркам, неосуществимые.

Увидеть мир, побывать в далеких странах. Как можно больше узнать о появлении и развитии жизни на Земле. Наконец, самому написать несколько настоящих книжек, которые читались бы с такой же страстью, как «Затерянный мир» Конан-Дойла, «Аэлита» Алексея Толстого, «Рассказы о необыкновенном» Ивана Антоновича Ефремова.

Но повторюсь, реально путь был один: в столяры или в плотники.

Кстати, позже я все-таки я отдал дань этим прекрасным ремеслам, и даже моя первая повесть называлась «Столярный цех».

Чудесная, искренняя вещь, трогательная. Её бы переиздать!

Не знаю, не знаю… Интересно ли это сейчас кому-нибудь… Но это — Тайга… Узнаваемая… И люди — живые…

В мемуарно-ностальгическом романе «Теория прогресса» (2010) ты ведь себя описал под именем школьника Лёньки Осянина? Пророческая записка «Ты будущий писатель и поэт» от таинственной поклонницы… Влюблённость в молодую учительницу… Теория прогресса, выведенная твоим другом Санькой Будько…

Да, во многом это моя собственная биография. Таким вот я был пацаном — глупым и странным. И влюблялся всю жизнь — во всё, что двигалось. И записка была, до сих пор не знаю, кто ее написал. Та девочка, от которой хотелось бы получить такую записку, точно ничего такого не писала…

В Тайге ты сочинял свои первые литературные опусы…