Всеволод Иванов - Партизаны

Чернобровый мой миленочек

Возьми меня с собой.

Кубдя и Беспалый бросили уток к учителю в сени. Хотели снять ружья, но Беспалый сказал:

- Возьмем, для близиру: хоть штаны рваны, а берданку имем.

Умылись, повесили ружья за плечи; Беспалый переобул для чего-то сапоги, потом вышли на улицу, поздоровались с парнями и пошли в ряд, под гармошку.

Гармонист шел в средине и, втянув губы в рот, так нес гармошку и с таким видом играл, словно научился и приобрел ее впервые. Солнце отсвечивало на жестянках клавишей, на кругленьких колокольчиках гармошки. Под ногами гнулась молодая трава, из палисадников пахло черемухой, а на маленькой церковке торопливо, под "комаринского" трезвонили:

- Ту-лю-лю-ли-бо-ам!.. Бом!.. Бэм-м...

Когда так молчаливо и с удовольствием прошли две улицы, гармонист предложил:

- Айда-те к Антошке?

Писклявый голосок из ряда сказал:

- Айда-те.

Парни свернули к Антошке Селезневу.

Антон Селезнев - высокий и строгий мужик лет пятидесяти - встретил их у ворот. На нем был синий пиджак и штаны, вправленные в лаковые сапоги. Окладистой русой бородой, гладко причесанными, в скобку, волосами, он тряхнул так самодовольно, что все ласково улыбнулись. Он считался в селе всех богаче и его всегда выбирали в церковные старосты, - поэтому-то он сегодня и угощал всех.

Селезнев провел парней к крыльцу, зашел в сени, постучал чем-то деревянным и проговорил:

- Заходи.

Парни один за другим заходили, выпивали по кружке самогонки, брали в руки пирог с калиной - и кто был этим удовлетворен, тот выходил за ворота. Кубдя выпил под-ряд две кружки, вышел на крыльцо, сел, откусил кусок пирога. К нему подошел петух - рыжий, с одним глазом. Кубдя бросил ему корку, петух посмотрел пренебрежительно и тихонько отодвинулся. Беспалый потянулся лицом в улыбке.

- Не ест, - сказал он. - Нравный.

Селезнев вышел с глиняной кружкой в руке и спросил:

- Еще, паре, не хочите?

Беспалый повел плечом.

- Потом, Антон Семеныч. У те петух-то пошто хлеб не ест?

- Время знат. Он у меня утром да вечером только ест. Два раза напрется и ничего.

- Терпит?

- Не жалуется.

- Чудна Русь! - воскликнул Беспалый. - А самогонка у те добра - табаку мешашь, что ли?

- Ничего не мешаю, - сказал Селезнев, хозяйственно оглядывая двор. - У тебя что, голова болит?

- Не болит, а кружится.

Кубдя сказал:

- С большой ходьбы.

- Полевали? - лениво спросил Селезнев.

- Полевали.

- Бы-ват, - протянул Селезнев и замолчал.

Молчали так, словно вели большой и важный разговор. Селезнев выпил самогонку и выхлестнул остатки на землю.

- Пью-пью ее, - сказал он, - а не берет. Даже злюсь.

Беспалых посоветовал:

- А ты на голодно брюхо пей.

- На сохатого лихоманку напустить хочет. Ха-а!.. - рассмеялся Кубдя не столько над Беспалых, сколько над собой: голова его начала медленно и весело наполняться туманом.

Селезнев сел на крыльцо, свернул папироску.

- Робите? - полунасмешливо спросил он.

- Робим.

- Та-ак... Али дома места нету? Земля высохла?

Беспалых стукнул себя кулаком в грудь:

- Потому, мы странники!.. Разжевал, Антон Семеныч?

- Валяй в охоту тогда; что к чужому человеку в кабалу лезть? Не вникну я в вас. Чужую грязь гатить?.. Что проку-то?..

Кубдя с остановившимся, пьянящимся взглядом взял под мышки Селезнева:

- А ты, мил друг, не дури. Сам знашь, с каких доходов на работу идешь. Потому-у: тоска-а!.. Был, я скажу тебе, в германску войну, в Польше был, в Германии был - и он, и он, - все!..

Кубдя указал на Беспалых и еще на кого-то, в ворота:

- Посмотрели - во-от, народ!.. Живут, скажу тебе, робют. Чисто, сухо, кругом машина. Он тебе и человека убивать машину придумал таку - по воде и по воздуху, не говоря обо всем прочем.

- Не ври хоть...

- А ты переври лучше. Поработат он тебе в силу и отдыхат.

- А тебе плохо?

- Плохо!.. - Кубдя разозленно заговорил. - Недовольны мы, понял? Желаем жить - чтобы в одно за всеми, а не у свиньи хвост лизать. Вот тебе, дескать, мамкина сиська. И с такого положенья - встосковали мы!..

- Не все сразу. Скоро-то, знаешь, насчет кошек говорят...

- Зря говорят! Ленив человек-от, ленив стерва! Ему бы все в пузе ковырять да брата своево вылаять. Нет, ты, курва, прожгись через работу-то да выплачься - вот и поймешь, на какое место заплатку ставить надо.

- А ты научи.

Кубдя соскочил с крыльца и, пошатнувшись, рассмеялся:

- Сам-то во тьме иду.

- Свечку надо?

- Не из твоей ли церкви?..

Селезнев провел рукой по бороде от горла к носу и ухмыльнулся глазами:

- Свечки-то все одинаковы. Лишь бы светили. Ты думашь с такой, а я с другой, а к месту-то одному придем.

- К одному ли, Антон Семеныч?..

Кубдя подхватил Беспалых под руку и пошел.

- Сиди, - сказал Селезнев.

- Пойдем лучше проветримся. А то парень-то совсем скис, - сказал Кубдя.

Селезнев шумно вздохнул и возвратился в горницу. Тут сидели и пили самогонку гости - из соседней деревни: маслодельный мастер - жирный, лысый как горшок, мужик; мельник - как и все мельники - большой любитель церковного чтения и большой бабник, - со своей дочкой, священник с дьячком. Жена Селезнева, широколицая высокая баба, наливала гостям самогонку в рюмки и, колыхаясь перетянутым животом, говорила:

- Кушайте, не стесняйтесь, кушайте...

В избе было жарко. Пахло зерном - прелым - от самогонки, хлебом, геранью, табаком. Мельник пронзительно, словно в избе шла мельница об шести поставах, спорил с попом и дьячком о двоеперстном крещении. Попу хотелось спать, но уйти было неловко и он отпихивал от себя рукой мельника:

- Уйди ты от греха, уйди!..

- Я те докажу, - кричал мельник, - от закона божия докажу, от катехизиса, от всяких, всяких!.. Сознаешь?..

Псаломщик потрогал за плечо мельника:

- Что ты одно и то же затвердил? Ты факты приводи, а криком-то и дурак возьмет, да?..

Маслодельный мастер спорил со всеми тремя и, не слушая ни их, ни себя, бубнил:

- Поп! Хошь у те и рыло и брови как у пророка, а я тебя не желаю слушать так как моя душа самого меня хочет слушать... У всякого человека есть внутри свой соловей... А ты мне там про священно писанье!..

Мастер поднял вверх руки и басом заорал:

- Благослови владыко-о!..

Псаломщик отскочил от попа и умиленно взглянул на Антона:

- Блистательно народ живет.

Антон чувствовал усталость во всем теле. Долгая утреня и обедня, при чем нужно было стоять впереди всех и, ощущая на себе взгляды, кланяться и креститься особенно истово и не торопливо; работник куда-то скрылся и нужно было самому гнать лошадей к водопою, дать им сена. И брала злость и не хотелось ради праздника злиться.

Селезнев взял псаломщика за плечи, усадил рядом с собой и сказал: