Сергей Васильев - Александр Башлачёв: исследования творчества

«Ведь этот город скользит и меняет названья…», «бал на все времена…», — снова и снова повторяет Башлачёв после убийственно-точных примет времени и места. «Стерильная схема» не привязана к идеологии, династии и цвету флага.

Когда мы занимаемся древностью, проблема источников сведена к минимуму, потому что к минимуму сведены сами источники. Чем ближе к современности, тем их больше — и тем труднее выделить те, которые действительно отвечают исследователю на поставленный вопрос. За неимением «точных» данных (очередного доклада команды Грефа по ахейской Греции) «античник» волей-неволей вынужден обращаться к произведениям искусства, черпая из эпической поэзии не только конкретную бытовую информацию (что ели, во что одевались), но и общие представления о социальных процессах, о морально-психологической обстановке, о системе ценностей. По отношению к новой и новейшей истории это не принято. Мол, через художественность мы впадаем в субъективизм. Между тем очень серьезные и совсем не склонные к субъективизму ученые отмечали как свидетельство закономерности русской революции 17-го года то, что она была многократно и настойчиво предсказана в русской литературе. Социальный феномен мафии гораздо легче понять, проследив, как изменился за последние сто лет образ уголовного преступника в романах и кинофильмах…

Незавершенные процессы — а именно с такими имеет дело новейшая история — трудно поддаются рациональному научному анализу. Как пишет К. Ю. Еськов, «наука вообще имеет дело лишь с неединичными, повторяющимися явлениями, вычленяя их общие закономерности и частные особенности»[13]. Незавершенное уникально по определению.

При подобной методологической ущербности социологам и «новейшим» историкам стоило бы — в порядке гипотезы — отнестись внимательнее к пушкинской аналогии «поэт — пророк».

Вот соображения (прозаические) А. Башлачёва на ту же тему из интервью 1986 года.

«Мировая душа…» Собеседник переспрашивает: «Господь?» — «Ну да… Он с нами говорит всякими разными приметами, все сообщает и ничего лишнего… Талант — способ перевода… Главное — чтобы пела душа… Ты не думай о том, как это — петь, заставь петь свою душу, и все. Как бы она ни спела, это окажется верным. Если она будет брать чистые ноты, и ты не будешь ей мешать. И я не придумываю форм, тут поиск-то нерациональный, рациональный обязательно приведет в тупик»[14]. (выделено — И. С.)

В книге «Прекрасный дилетант…» автор этих строк пытался проследить, как эволюционировал герой авторской песни в 60-е — 80-е годы, в каком душевном состоянии он занялся перестройкой[15]. На мой взгляд, демократическое движение было заранее отпето на пленках магнитофонного самиздата.

Конечно, Башлачёв, будучи способным «переводчиком» и не отвлекаясь в общении с Господом на всякую ерунду — вроде карьеры, — не мог не различить в ближайшей исторической перспективе «рывка к свободе» (см. то же «Время колокольчиков»). Но он слишком быстро, практически сразу же, разглядел (вернее, почувствовал) результат. «Зыбкую трясину», в которой свобода задохнется.

Коллеги могут упрекнуть меня в отступлении от исторического материализма. Мол, я задним числом привношу в сложные тексты собственные интерпретации — как астролог, который в одном и том же наборе обтекаемых слов обнаруживает биографию любого заказчика. Но в том-то и дело, что башлачёвские слова совершенно не обтекаемые. Они очень жестко ориентированы по «нити времени» и обстоятельствам места: «я увидел тебя, Россия» («В чистом поле — дожди»). При этом из песни в песню повторяется «лестница чувств»[16], закольцованная в трагическую предопределенность:

… А как ходил Ванюша бережкомвдоль синей речки!… А как водил Ванюша солнышкона золотой уздечке!Да захлебнулся. Пошла отрава.Подняли тело. Снесли в канаву.

Для объяснения поэтических пророчеств не обязательно обращаться к мистике. Талантливый художник чуток. В обществе, то есть в окружающих людях, он подмечает такие особенности, которые не укладываются в исследовательские методики (например, в социологию с вопросами типа: «Вы за свободу или за порядок?»), а зачастую и в «менталитет» самого аналитика, поскольку он — современник, то есть часть происходящего, и его сознание отторгает информацию, разрушительную для внутреннего мира. А. Д. Сахаров был великий ученый, но я полагаю, что ему очень-очень не хотелось бы знать, что на самом деле думают и чувствуют те, кого он в конце 80-х годов числил в единомышленниках.

Подчиняя рациональное сознание «душе», поэт может преодолеть непреодолимый барьер.

Засучи мне, Господи, рукава.Подари мне посох на верный путь.

Существуют и иные точки зрения на предназначение поэта. Александр Соколянский пишет: «Искусство вообще и литература в особенности почти двести лет всерьез занимались жизнеучительством, врачеванием душ человеческих, разгадкой великих тайн бытия, борьбой с мировым злом и тому подобными вещами… Но все когда-то должно кончиться и, похоже, на наших глазах заканчивается время завышенных творческих амбиций. От вершин, на которые мы вознеслись вместе с пушкинским „Пророком“, от задачи „глаголом жечь сердца людей“ мы возвращаемся к естественным нормам художественной жизни». То есть к удовлетворению потребностей аудитории. К сфере обслуживания. Опираясь на авторитет Г. Державина, уважаемый оппонент сравнивает поэзию с лимонадом[17]. Вообще-то такой метод цитирования открывает широкие перспективы. По фрагменту из песни «Новый год» Башлачёва можно записать в сатанисты и дальше объявить: «Вот и я, вслед за замечательным русским поэтом, выбираю нечистую силу…». Но не это главное. Я готов согласиться с тем, что среди работников искусств очень много и таких, которые, не мучаясь «завышенными творческими амбициями», просто развлекают почтеннейшую публику. Ресторанные музыканты, сочинители 1001-й фэнтези «под Толкиена» etc. И рядом с ученым, ломающим голову над законами мироздания, кто-то просто окучивает тот малюсенький участок, на котором его и поместил директор НИИ. Однако ни науку, ни искусство в целом нельзя свести к облегченной модели («естественным нормам», по А. Соколянскому). Они просто перестанут существовать. И дело не в каком-то моральном императиве, который каждый понимает в меру своей испорченности, а в специфике творческого труда. Как, например, составить учебник без обобщения, без системы? А без учебников нельзя подготовить не только узкого специалиста — грамотного старшеклассника. То же и в искусстве. Чтобы сотни работников околохудожественного конвейера могли «передирать» «Битлз» и «продолжать» Толкиена, Леннон и Толкиен должны пообщаться с Богом.