Шарль Голль - Военные мемуары - Призыв 1940-1942

Де Голль остается неизменно убежденным сторонником франко-английского союза, но это не помешало ему высказать в своих мемуарах ряд упреков по адресу английского правительства. Прежде всего, останавливаясь на периоде поражения Франции в 1940, де Голль с горечью замечает, что "достаточно было одной неудачи на континенте, и Великобритания целиком занялась вопросами своей собственной обороны", "совместные действия Лондона и Парижа фактически прекратились". Де Голль не скрывает, что он опасался во время войны заключения компромиссного мира между Англией и Германией и еще больше - захвата англичанами каких-либо французских колониальных владений. Де Голль публикует секретное письмо к нему Черчилля от 7 августа 1940, из которого видно, что хотя англичане и согласились публично обещать "полное восстановление независимости и величия Франции", но фактически они отказались гарантировать ее территориальную неприкосновенность.

В тоже время де Голль многое смягчает, говоря о франко-английских отношениях периода войны. Он вскользь упоминает о переговорах английского правительства с правительством Петена, происходивших в октябре 1940 в Лондоне, пока он находился в Африке, что свидетельствовало о стремлении Великобритании воспользоваться временной слабостью Франции в целях укрепления своих позиций за ее счет.

В еще большей степени это проявилось в колониальной политике английского правительства во время Второй мировой войны, в частности, в остром конфликте между де Голлем и английским правительством по вопросу о французских подмандатных территориях - Сирии и Ливане, а также по поводу вмешательства английского правительства в дела Мадагаскара и других французских колоний. Несмотря на резкие столкновения с английским правительством и лично с Черчиллем, несмотря на то, что 6 июня 1942 де Голль официально предупредил английское правительство, что в случае потери Францией ее колониальных территории на Мадагаскаре, в Сирии или в других местах вследствие действий ее союзников сотрудничество Сражающейся Франции с Англией и США "лишается всякого оправдания", де Голль, в силу временной слабости Франции, часто вынужден был уступать своим более сильным союзникам.

Противоречия между "Свободной Францией" и США были также весьма значительными, хотя де Голль сравнительно мало освещает эту тему, он упоминает, что все обращения французского правительства за помощью к США в 1940 остались безрезультатными. США, так же как и Англия, стремились захватить ряд французских колоний, например острова Сен-Пьер и Микелон, из-за которых произошло столкновение де Голля с американским правительством. США были весьма заинтересованы и в судьбе французского военно-морского флота и, стремясь взять под контроль "Свободную Францию", стремились противопоставить де Голлю какого-либо другого французского представителя, более покладистого и преданного интересам американцев. "В сущности, - пишет де Голль, -руководители американской политики считали, что Франция уже перестала быть великой державой". В связи с этим де Голлю пришлось преодолевать большие трудности при установлении отношений с американским правительством.

С Москвой "Свободной Франции" легко удалось завязать союзнические отношения, де Голль отмечает в своих мемуарах, что вступление СССР в войну "принесло разгромленной Франции новую надежду" и участие русских в войне с каждым днем "создавало условия для победы". Де Голль пишет, что предполагал воспользоваться присутствием СССР в лагере союзников как некоторым противовесом в отношениях с Великобританией и США. Поскольку СССР со своей стороны рассчитывал, что Франция также создаст некий баланс в антигитлеровской коалиции, то он стремился поддержать ее статус великой державы.

Мемуары де Голля и, в частности, многочисленные документы, к ним приложенные, являются интересным и ценным источником для изучения истории Франции.

Глава первая.

По наклонной плоскости

За годы моей жизни я составил свое собственное представление о Франции, порожденное как разумом, так и чувством. В моем воображении Франция предстает как страна, которой, подобно сказочной принцессе или Мадонне на старинных фресках, уготована необычайная судьба. Инстинктивно у меня создалось впечатление, что провидение предназначило Францию для великих свершений или тяжких невзгод. А если, тем не менее, случается, что на ее действиях лежит печать посредственности, то я вижу в этом нечто противоестественное, в чем повинны заблуждающиеся французы, но не гений всей нации.

Разум также убеждает меня в том, что Франция лишь в том случае является подлинной Францией, если она стоит в первых рядах, что только великие деяния способны избавить Францию от пагубных последствий индивидуализма, присущего ее народу, что наша страна перед лицом других стран должна стремиться к великим целям и ни перед кем не склоняться, ибо в противном случае она может оказаться в смертельной опасности. Короче говоря, я думаю, что Франция, лишенная величия, перестает быть Францией.

Это убеждение росло вместе со мной в той среде, где я родился. Отец мой, человек хорошо образованный и воспитанный в определенных традициях, был преисполнен веры в высокую миссию Франции. Он впервые познакомил меня с ее историей. Моя мать питала к родине чувство беспредельной любви, которое можно сравнить лишь с ее набожностью. Мои три брата, сестра и я сам - все мы гордились своей страной. Эта гордость, к которой примешивалось чувство тревоги за ее судьбы, была нашей второй натурой.

Ничто так не поражало меня, уроженца Лилля, ребенком попавшего в Париж, как символы нашей славы: собор Парижской Богоматери, окутанный ночным сумраком, Версаль в его вечернем великолепии, залитая солнцем Триумфальная арка, трофейные знамена, колышущиеся под сводами Дворца инвалидов. Ничто не производило на меня столь сильного впечатления, как наши национальные успехи: народный энтузиазм при посещении Франции русским царем, военные парады в Лоншане, чудеса Всемирной выставки, первые полеты наших авиаторов. Когда я был еще ребенком, ничто не причиняло мне больше огорчений, чем проявление нашей слабости и наши заблуждения: отказ от Фашоды{29}, дело Дрейфуса{30}, социальные конфликты, религиозные распри, о которых с волнением говорили в моем присутствии. Ничто не приводило меня в такое волнение, как рассказы о наших несчастьях в прошлом, когда отец вспоминал о неудачных вылазках в Бурже и Стен{31}, где он был ранен, а мать говорила о том отчаянии, которое она пережила в детстве, увидев своих родителей, горько плакавших при известии о капитуляции армии маршала Базена{32}.