Александр Никонов - Сливки. Портреты выдающихся современников кисти А.Никонова.

Ознакомительный фрагмент

За чаем Дмитрий раскрыл мне некоторые профессиональные секреты. Оказывается, от макушки Путина до подбородка Путина должно быть не менее 35 сантиметров.

– Иначе голова получается маленькая. Получается маленький человечек, микроцефал.

Разумеется, подобного надругательства Врубель по отношению к Путину позволить себе не может, поэтому на его картинах пропорции соблюдаются строго – от головы Путина до кончика его подбородка никак не менее 35 см.

И еще. Опытным глазом художника Врубель отличает плохого человека от хорошего. Всех плохих людей сразу видно – у них носогубная складка ярко выражена и уголки рта вниз опущены. Как усы у гуцула. И улыбаются они всегда криво. А Путин улыбается прямо. И лицо у него хорошее. Но сложное. Зато гармоничное.

– А самому Путину нравятся твои картины?

– А Микки Маусу нравится, что его Дисней рисовал?

– Микки Маус придуманный, у него нельзя спросить.

– Наш Путин тоже ненастоящий. Он плоский, двухмерный, бумажный. А настоящий Путин, я так подозреваю, живой, объемный и теплый.

Что еще необходимо рассказать о творческих планах художника нашему читателю? А то, что Врубель на Путине не остановится. В его дальнейших планах – Березовский, Мамут и Абрамович. Фотографиями олигархов он уже запасся.

– Раньше были персонажи – ветеран, секретарь обкома, рабочий, колхозник, спортсмен. Это архетипы были, и я их рисовал. Сейчас появились другие архетипы – омоновец, бандит, олигарх. Будем рисовать, а куда деваться… Такая наша художническая доля – вносить умиротворение в людей.

Прав! Я уехал от Врубеля настолько умиротворенным, что чуть не уснул за рулем. Искусство в больших дозах – сильное средство!

ПИР ДУХА

Портрет Ильи Глазунова

О Глазунове я и раньше слышал. Потому что это довольно известный гениальный художник современности. Когда мы договаривались о встрече, титану даже не нужно было называть номер квартиры. Глазунов сказал просто: «Новинский бульвар, дом 13». Дом 13 – уютный двухэтажный особняк, окруженный железным забором и охраняемый двумя милиционерами. Когда я позвонил в калитку, из будки вышел милиционер с папкой и начал сверять мою фамилию со списком приглашенных. Лишь после этого я степенно прошествовал к подъезду.

На пороге меня встретил сам хозяин – художник Глазунов. Несмотря на возраст (ему далеко за семьдесят), Глазунов выглядел вполне крепеньким. Он был одет просто, по-домашнему, и, как подобает хозяину, сразу же предложил гостю откушать чаю. Пока гостя вели в залу, меня так и подмывало спросить, почему художник поселился в музее и отчего мне не выдали мягкие войлочные тапки. Стараясь ничего не разбить и случайно не задеть локтем, я шел по дому, разглядывая скульптуры, картины да разные золотые канделябры.

Радушный хозяин дворца предложил мне щей или борща, но по скромности я решил ограничиться коньяком «Хеннесси» и чаем с бутербродами. Вот тут и выяснилось, что на самом деле во дворце Глазунов вовсе и не живет. Вернее, не спит, поскольку почивать предпочитает в загородной резиденции, куда вскорости и отправится. И вообще, это не дворец, а… здесь Глазунов несколько задумался, пытаясь найти лучшую дефиницию зданию:

– Я не знаю…Представительство ректора Российской академии живописи, ваяния и зодчества.

А он, Глазунов, просто ректор. Наливая в рюмку коньяку, Илья Сергеевич сказал, что как ректор получает от государства 40 долларов зарплаты. Я согласился, что это очень мало. «А мои студенты, – продолжил Глазунов, – получают 20 долларов». Я согласился, что это еще меньше. По моим прикидкам – в два раза.

– Как же вы живете, Илья Сергеевич?

Оказалось, Глазунов вынужден продавать свои картины. Ему заказывают, и он рисует за деньги.

– И я могу вам заказать свой портрет? Во сколько мне это обойдется?

На этот вопрос Илья Сергеевич тактично не ответил, но сообщил, что вообще-то рисует королей да президентов, правда, в последний раз нарисовал портрет нового русского бизнесмена лет тридцати, который сумел наскрести денег на оплату работы всемирно известного художника.

Еще при входе я обратил внимание, что вокруг Глазунова все время перемещаются две девушки.

– Вера, моя дочь. А это Инна, – представил их Глазунов.

«Наверное, прислуга», – подумал я, потому что Илья Сергеевич все время кричал «Инна! Инна!» и просил чего-нибудь принести – то книжку, то коньяк, то пепельницу. В такие моменты он был похож на большого ребенка. Это выглядело довольно трогательно.

– А Инна, она кто? — на всякий случай уточнил я диспозицию, чтоб как-нибудь не облажаться ненароком. А то пошлешь девушку сгонять за пивом, а она окажется вовсе не прислугой. Неудобно получится.

– Инна… Как вам сказать… – Илья Сергеевич на мгновение смутился, но сразу же взял себя в руки и твердо посмотрел в мои бессовестные глаза. – Инна – женщина, которую я люблю. А она любит меня.

Женщине, которую любит большой художник Глазунов, я сразу не понравился. Сначала своей излишней скромностью. Когда она поинтересовалась, какой коньяк принести, я, чтобы не вводить хозяев в излишний расход, ответил: «Да какой не жалко». И этим смертельно обидел девушку Инну. От обиды она принесла действительно «какой-то» украинский коньяк и лишь потом, по настоянию Ильи Сергеевича, выкатила «Хеннесси». Несмотря на глубокие чувства, питаемые к ней художником, Инна называет Глазунова по отчеству и исключительно на «вы».

Строгость нравов в семье Глазунова столь велика, что даже пепельницу ему подают с налитым внутрь небольшим количеством воды. Чтоб выкуренные сигареты гасить. Я такого никогда раньше не видел и простодушно обратил внимание хозяев на то, что гасить сигареты так, конечно, удобно, но ведь недокуренную сигарету в такую пепельницу не положишь: погаснет и тут же пропитается водой! Воцарилась неловкая пауза, после которой Инна объяснила, что так подают пепельницы во всей Европе. И высказала предположение, что, будучи в Европе, я, наверное, останавливался в низкосортных отелях для бедных, раз такого не видел.

Думаю, я очень не полюбился пафосной Инне не только своею скромностию, но и… развязностью, за каковую она посчитала мою природную естественность и веселый нрав. Инна отчего-то решила, что я неподобающе веду себя с великим художником современности, хотя я держался с Глазуновым на равных и ничуть не пытался принизить исполина духа.

– Илья Сергеевич – гений, – рубила мне правду-матку Инна, ничуть не стесняясь присутствия самого Ильи Сергеевича. – А как вы себя с ним ведете! Илья Сергеевич! Не тратьте время на интервью! Вам пора работать.