Н. А. Некрасов. Биография - Сергей Петрович Андреев

предчувствии смерти, — вот и вся биография Добролюбова».

Ему же посвятил он горестные стихи:

Я покинул кладбище унылое,

Но я мысль мою там позабыл…

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Ты схоронен в морозы трескучие,

Жадный червь не коснулся тебя,

На. лицо через щели гробовые

Проступить не успела вода;

Ты лежишь как сейчас похороненный,

Только словно длинней и белей

Пальцы рук, на груди твоей сложенных,

Да сквозь землю проникнувшим инеем

Убелил твои кудри мороз,

Да следы наложили чуть видные

Поцелуи суровой зимы

На уста твои плотно сомкнутые

И на впалые очи твои…

Некрасов сблизился с Чернышевским и Добролюбовым. Его поэзия стала выражением революционных стремлений крестьянства. Но живший долгие годы до этого в непосредственном общении с либералами, которые тесно окружали его, он иногда склонялся все же к их воззрениям.

Ленин, любивший и ценивший некрасовскую поэзию, писал:

«Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского».

(Соч., 3-е изд., т. XVI, стр. 132).

Колебания Некрасова отразились в таких произведениях, как «Саша» и «Тишина».

X

Суровый и хмурый Некрасов был в то же время замечательным лириком.

Выше мы приводили некрасовские лирические стихи о матери из поэмы «Рыцарь на час».

Несколько изумительных по красоте стихотворений посвятил Некрасов любимым женщинам.

О стихотворении «Еду ли ночью по улице темной», воспоминании о драматической ранней любви, Тургенев, тогда еще не порвавший отношений с Некрасовым, писал Белинскому:

«Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение… меня совершенно с ума свело».

Глубоким чувством проникнуто его стихотворение, посвященное умершей женщине, подруге «трудных дней» поэта:

Я посетил твое кладбище,

Подруга трудных, трудных дней!

И образ твой светлей и чище

Рисуется душе моей.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Ты умерла… Смирились грозы.

Трогают и волнуют некрасовские стихи, посвященные Авдотье Панаевой, гражданской жене поэта, порывисто, горячо и болезненно любимой женщине. Эта смуглая красавица, которая завораживала знавших ее, любила Некрасова сильной и продолжительной любовью. Много радости и много горя было перенесено за время этой долгой и трудной взаимной любви. Привыкшая к всеобщему поклонению, не сразу полюбила она Некрасова, страстно к ней привязавшегося. Однажды он чуть не погиб, стараясь доказать посмеивавшейся над ним Авдотье Яковлевне свою любовь. Как-то они переезжали Волгу. Сидя возле Панаевой, Некрасов тихо говорил о своей любви. Ей стали досадны эти наскучившие признания, и она раздраженно ему ответила: «Вот вы бог знает что говорите, однако не броситесь из-за меня в воду». Не умевший плавать Некрасов с размаху бросился в воду. Это было почти на середине течения. Его еле спасли.

Но наконец эта недоступная красавица поверила поэту и полюбила его:

Как долго ты была сурова.

Как ты хотела верить мне,

И как и верила, и колебалась снова,

И как поверила вполне!

Панаева была не только женой Некрасова и другом, поддерживавшим в тяжелые минуты, но и помощником в работе.

Обладавшая литературным талантом, она помогала Некрасову в его литературной работе. Вместе с ним (под псевдонимом Н. Станицкий) она написала романы «Три страны света» и «Мертвое озеро».

Дружба и любовь длились около пятнадцати лет — до первой половины шестидесятых годов.

Любовью к Панаевой вдохновлены многие стихи Некрасова: «Да, наша жизнь текла мятежно», «Поражена потерей невозвратной», «Так это шутка? Милая моя!», «Мы с тобой бестолковые люди», «Письма», «Прости», «Давно — отвергнутый тобою» и др. Эти стихи — летопись большой любви поэта.

XI

Слепую ненависть вызывала революционная и демократическая поэзия Некрасова у правительства.

Принимались всяческие меры против этого «крамольного» поэта. Главным средством воздействия была цензура. Она травила Некрасова на протяжении всей его деятельности.

Когда Некрасов однажды в дружеском кругу заговорил о цензуре, в его глазах появилось, — сообщает один из присутствовавших при этом, — такое выражение, какое бывает у смертельно раненного медведя, когда к нему подходят охотники.

Цензурная буря обрушилась на Некрасова после выпуска сборника его стихотворений в 1856 году.

Это был первый сборник подлинно некрасовских произведений. Случайно он был разрешен к изданию цензурой. Это разрешение немало подивило самого Некрасова.

«Некрасова стихотворения, собранные в один фокус, — жгутся», писал об этом сборнике Тургенев.

Книжка имела небывалый успех. Публика ее расхватывала.

Чернышевский сообщал находившемуся в это время за границей Некрасову, что едва ли первые поэмы Пушкина, гоголевский «Ревизор» или «Мертвые души» имели такой успех, как этот сборник.

Книжка открывалась стихотворением «Поэт и гражданин».

Глубоко «неблагонадежный» сборник поверг в изумление и гнев правительство и цензуру.

Пострадал и «Современник», в котором Чернышевский, редактировавший его во время отсутствия Некрасова, перепечатал это стихотворение, включив его в свою заметку о сборнике. В течение трех лет после выхода книжки цензура с еще большим рвением давила «Современник». Четыре года не разрешалось выпустить второе издание «Стихотворений». По цензурному ведомству было дано распоряжение, «чтобы не были печатаемы ни статьи о сей книге, ни выписки из оной».

В стихотворении «Газетная» Некрасов дает классический портрет тогдашнего цензора. Смертельной ненавистью проникнуты эти хлещущие, убийственные стихи.

Удаленный от дел цензор, старый и глухой, ежедневно читает в Английском клубе газету и по старой, въевшейся в кровь привычке красным карандашом вычеркивает из газет «крамолу»:

— Ужасаюсь, читая журналы!

Где я? где? Цепенеет мой ум!

Что ни строчка — скандалы, скандалы!

Вот взгляните — мой собственный кум

Обличен! Моралист-проповедник,

Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..

Он действительный статский советник,

Этот чин даровал ему царь!

А затем вспоминает об ушедших днях:

— О чинах, о свободе, о взятках

Я словечка в печать не пускал.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Служба всю мою жизнь поглощала,

Иногда до того я вникал,

Что