Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко

вкус, ну и прилипали, разумеется, намертво. Так и висели, идиоты, на своих языках, подергиваясь с непривычки, пока их взрослые с помощью теплой воды насилу от этих железок не отдирали…

Уже много лет спустя, заканчивая последний класс интерната, я, влекомый не столько ностальгией, сколько банальным любопытством, поехал в свой дошкольный детский дом, находящийся на другом конце Москвы, и уговорив старого сторожа, проник в покосившееся от ветхости здание. Никакого детского дома в нем уже не было – теперь там располагался какой-то районный «Центр творчества».

Черт побери, как же здесь все изменилось! Когда-то этот дом казался мне огромным и необычайно вместительным, составляющим для нас целый неизведанный мир! Нынче же он больше походил на маленькую, невзрачную избушку, в которой непонятно каким образом умещались раньше около сотни брошенных своими родителями детей.

Я прошелся по еле узнаваемым комнатам – вот здесь, кажется, была наша общая с девочками спальня, а тут мы поглощали свою нехитрую еду. Помню, как удивился я крошечным стульчикам, которые показались мне совсем игрушечными. Неужели и я когда-то сидел на них?!.. Вспомнил, конечно, и Тольку с Нинкой – где они сейчас, эти маленькие бутузы, разделившие со мной всю тяжесть и радость детдомовского существования? Смогли ли избежать, так называемого, «коррекционного» интерната, попасть в который я не пожелал бы и врагу?..

Все дело в том, что незадолго до нашей отправки в школу, к нам в детский дом приехала специальная врачебно-педагогическая комиссия, которая должна была определить, как мы все вместе, и каждый из нас по отдельности, собираемся усваивать школьную программу. Люди в белых халатах задавали нам всякие каверзные вопросы, мучили тестами, заставляли рисовать какие-то непонятные рисунки, типа несуществующих животных (мы и про существующих-то практически ничего не знали!).

Я смотрел на этих странных взрослых, как на дураков, а они почти наверняка были уверены, что идиот – это как раз я, поскольку мне вдруг пришла в голову шальная мысль отказаться выполнять почти все их задания. Мог ли я знать тогда, какой смертельной (без всякого преувеличения) опасности подвергался?! Ведь речь шла о том, в какой интернат – обычный или для умственно отсталых, меня отправить…

Я бы, наверное, уехал в коррекционную школу – уж слишком нагло и вызывающе вел себя перед комиссией, но меня спасло умение бегло читать, которым не мог похвастаться никто в нашей группе. Мне фантастически повезло, что еще за пару лет до приезда безжалостных экзаменаторов, сердобольная детдомовская нянечка с красивым именем Олеся, заметив мой неподдельный интерес к книгам, взялась обучить меня грамоте. Тем самым, как я осознал позже, она буквально спасла меня от страшного будущего!

Именно ей, моей великой благодетельнице Олесе, я обязан тем, что не отправился в «дурку», а был препровожден в нормальный (по крайней мере, с точки зрения изучаемой в нем школьной программы) интернат. Видно, врачи решили, что раз этот маленький нахаленок уже так живо и бойко читает, значит, какой-то толк из него все-таки будет.

А то ведь как зачастую в детских домах бывает: приезжает эта самая комиссия, состоящая из уставших и озабоченных какими-то своими проблемами взрослых. Не желая особо заморачиваться, они по-быстрому пропускают через малопонятные им самим тесты целую группу дрожащих от страха малышей, а затем, ничтоже сумняшеся, «одаривают» их всех убийственными диагнозами, опротестовать которые впоследствии, даже когда детдомовцы вырастут, уже невозможно!

Представьте, бедный ребенок в первый раз видит всех этих долбанных врачей и педагогов, он их знать не знает, и будучи не очень-то социализированным (в детском доме рос!), конечно же, замыкается в себе. Врачи начинают пытать его всякими дурацкими расспросами, загадывать загадки, а он должен за 15–20 минут доказать им, что не является идиотом или умственно отсталым, даже не подозревая, что именно для постановки этих диагнозов они сюда и прибыли!

То есть, они уже изначально находятся в неравных условиях – маленький, испуганный ребенок и «убийцы в белых халатах». Вот и пойди в семь лет, повоюй с ними! И что самое поганое во всем этом: ни врачи, ни педагоги не несут никакой ответственности за неправильный или откровенно лживый диагноз, поставленный ими беспомощному крохе! Страшно представить, сколько человеческих жизней искалечили эти, так называемые, «кандидаты в доктора». Ведь после коррекционного интерната у детдомовца всего одна дорога – в дурдом. К нормальной жизни он уже не приспособлен.

Если у малыша есть родители, они еще могут побороться за свою кровиночку: «Что?! Это мой-то ребенок умственно отсталый?! Да пошли вы куда подальше, специалисты хреновы!». Но кто вступится за беззащитного сироту? Вот и пополняются коррекционные интернаты несчастными детишками, которые при более гуманном к ним отношении, могли бы со временем справиться со своей педагогической запущенностью (не ваша ли в том вина, взрослые?!) и учиться в обычных интернатах с нормальной школьной программой, а не талдычить алфавит до восьмого класса…

Но вернемся к более приятным вещам, тем более что речь пойдет о знаковом для нескольких поколений советских людей событии. Последнее мое лето в детском доме пришлось на время проведения знаменитой Московской Олимпиады, которая, как известно, вместе с Ласковым Мишкой (улетевшим после этого на разноцветных шариках в свой сказочный лес) осчастливила всю нашу необъятную страну!

Помню, как незадолго до этого грандиозного события меня нарядили в форму маленького моряка, состоящую из бескозырки, матроски и тельняшки – и повели фотографироваться на фоне переплетенных олимпийских колец. Это была первая в моей жизни фотография. Вторую и последнюю свою фотку в интернате я получил только спустя несколько лет. Жалко, конечно – я бы с удовольствием взглянул на себя, совсем еще крошечного шибздика-недомерка или, хотя бы, подростка. Но у меня, к сожалению, нет такой возможности.

Интересно, что инкубаторские воспитатели, желая, вероятно, уберечь своих несмышленых цыплят от неминуемой смерти, строго настрого запретили нам брать что-либо из рук иностранцев, приехавших на Олимпиаду. Особенно это касалось жевательных резинок, поскольку в них, якобы, могли быть спрятаны острые лезвия. «Начнешь жевать такой подарок – и изрежешь себе весь рот до крови!» – коварно пугали нас хитро сделанные взрослые.

Они явно издевались над нами – во-первых, мы и знать не знали, что такое жвачки, а во-вторых, ну, с какими на хрен иностранцами мы могли встретиться в семь лет, когда нас и за забор-то никогда не выпускали?! Но это я сейчас так рассуждаю, а тогда мы с очень даже большим предубеждением относились к чужеземцам. Думали: «Вот же ведь, сволочи, чего захотели – жвачками нас извести! Не выйдет! И зачем