Диего Марадона - Я - Эль Диего

Я почти сразу же вступил в игру. Гатти выбил мяч, и Толо перепасовал его мне в одно касание. Он это сделал специально, видимо, таким образом хотел показать, что меня приняли в команду. Он переправил мне его быстро для того, чтобы я почувствовал уверенность в своих силах, почувствовал мяч. А я пасом вразрез между двумя венграми отправил мяч Хьюсмену. С этого момента я уже полностью успокоился. Меня поддерживал Вилья, обо мне заботился Гальего, Карраскоса мне кричал: «Хорошо, хорошо!», хотя я еще не сделал ничего такого.

Матч закончился и первое поздравление я получил от Гальего: «Я всегда хочу тебя видеть таким, Диего!». «Таким!». Я не поверил ему. Домой отправился я вместе с отцом и Хорхе Цитершпиллером. Поужинал и включил телевизор для того, чтобы посмотреть матч в записи. И тогда я понял, что очень сильно ошибался. В одном из эпизодов я сделал передачу Бертони на правый фланг, он вернул его мне, после чего я попытался обвести соперника и сделал это накоротке. А потом я увидел, как венгр что есть силы саданул мне по ноге, когда я уже был без мяча. Но видеть это по телевизору было не так больно, и я отправился спать. На этот раз мне ничего не снилось, и я спал спокойно, как никогда в жизни.

Я окончательно остановился в домике на улице Архерич, вместе со всей моей семьей. Это был типичный для этого района домик. Мы жиле в глубине двора, а напротив нас проживала семья Вильяфанье: дон Коко, таксист и страстный поклонник «Архентинос Хуниорс», дона Почи, домохозяйка, и… Клаудия. Думаю, что мы с ней начали посматривать друг на друга с самого первого дня, как я там поселился в октябре 1976 года. Она смотрела на меня из окошка, когда я выходил из дома, и мне становилось не по себе. Вдохновила она меня восемь месяцев спустя. Если быть совсем точным, 28 июня 1977 года. Я отправился танцевать в самое популярное место нашего района: Эль Сосиаль и Депортиво Парке, где проводились сумасшедшие вечеринки. После двух часов ночи начинались медленные танцы, и это был кульминационный момент. Я остановил свой красный Фиат-125 у входа… Она была там, со своими подругами по школе. Мы вдвоем прекрасно знали, что за нами наблюдают, и стоило мне только едва заметно кивнуть головой, как она шагнула мне навстречу. Я помню все те слова, которые мы тогда друг другу сказали, и эти слова не оказались лишними. С этого самого момента мы — Диего и Клаудия… Ей пришлось привыкнуть ко многому: однажды я вернулся домой очень поздно, практически утром, не заснул ни на минуту, помылся и поехал на тренировку. Мой отец слышал, как я пришел, но ничего мне не сказал. В полдень, когда я приехал назад, то увидел, как он на повышенных тонах разговаривает с Клаудией: «Ты не можешь заставить его лечь спать так поздно! Ты должна больше заботиться о нем, ему же ехать на тренировку!». Я был готов провалиться со стыда под землю, и в ту ночь с Клаудией у нас так ничего и не получилось.

Примечания:

1 Потрерос — необорудованные, «дикие» футбольные поля в бедных кварталах Буэнос-Айреса, стихийно возникавшие на месте пустырей.

2 Патио — маленький внутренний дворик дома.

3 Асадо — аргентинское национальное блюдо, жаркое из говядины на углях.

4 Класико — матчи между ведущими аргентинскими клубами, имеющими богатую историю соперничества.

5 «Clarin» — одна из крупнейших аргентинских ежедневных газет.

6 «Эль Флако» — «Тощий»; прозвище главного тренера сборной Аргентины Сесара Луиса Менотти.

Глава 2

ВЗРЫВ

«Архентинос Хуниорс», Аргентина-78, Япония-79

Мне предложили взять реванш за Мундиаль-78. И в Японии я сделал это.

Думаю, что я мог бы сыграть на Мундиале-78. Я был на пике формы, отточил свое мастерство и чувствовал себя уверенным как никогда. Но то, что произошло… Я плакал очень много, плакал так, что… Я не плакал так даже в 1994 году, когда приключилась та история с допингом. Для меня два эти случая — две самых больших несправедливости, допущенные по отношению ко мне. Я не простил и никогда не прощу этого Менотти — я продолжаю чувствовать себя так, словно от меня убежала черепаха. Но в то же время у меня никогда не возникло к нему ненависти. Ненавидеть — это не то же самое, что и не простить. По крайней мере, я так думаю. Поэтому я говорю, что мое представление об Эль Флако, о его мудрости, никогда не изменится.

Было 19 мая, и на Хосе К.Пас в усадьбе Наталио Сальватори, где игроки национальной команды проводили сборы, шел дождь. Эль Флако собрал нас всех, 25 человек, в центре поля, на котором мы тренировались. В сборной было пять игроков, выступавших на позиции «десятого номера»: Вилья, Алонсо, Валенсия, Бочини и я. Мне кажется, что из нас пятерых Менотти больше нравился Валенсия, потому что именно он открыл этого футболиста; затем Вилья. Алонсо он позвал потому, что в его поддержку прошла масштабная кампания в прессе и потому, что не знал, кого еще можно позвать; Бочу — потому что понимал его, как никого другого. А меня, наверное, потому, что просто пришло мое время.

За день до этого в расположение сборной приехал Франсис, он застал меня в номере плачущим… Поэтому я говорю, что мне дорого стоил этот вызов в сборную. Когда все узнали новость о том, что Браво, Боттанис и я остались вне команды, очень немногие подошли ко мне со словами утешения — Луке, Толо Гальего… И больше никто. В этот момент они были слишком великими для того, чтобы тратить время на утешение какого-то паренька. Я не говорю, что они повели себя со мной плохо, но… Каждый хотел бы сыграть на своем первом мундиале, и каждый бы дорожил этим шансом. Кто должен был воспользовался заступничеством Менотти, тот воспользовался, кто полагался на Писсаротти — тоже. Все это очень легко понять; в футболе дела обстоят таким образом со «звездами», а я был всего лишь еще одним пареньком. Сейчас, по прошествии времени, все это кажется логичным. К примеру, то, как поступил Боттанис, мне не понравилось, но он решил остаться потому, что таков уж его характер. Я же не оставался там больше ни секунды; я уже не чувствовал себя членом группы. Лучше было уйти.

Но хуже всего мне было, когда я вернулся домой. Плакала моя мать, плакал мой отец, плакали мои братья и сестры. Мне говорили, что я был лучше всех, что мне не нужно переживать, поскольку я сыграю еще на пяти мундиалях… Но они плакали. В тот день, самый грустный в моей карьере, я поклялся, что возьму реванш. Это было самым большим разочарованием в моей жизни, которое поставило на мне свою отметину, которое я запомнил навсегда. Я чувствовал ногами, сердцем и умом, что я смогу им показать, на что я способен, и у меня впереди будет еще много мундиалей. То же самое мне сказал Менотти, но в тот момент я не понимал причин его решения. Так или иначе, чемпионат мира я переживал как простой аргентинец. Даже ходил на стадион. Я был на матче против Италии и на финале против Голландии. После него я забрался на фургончик моего тестя и отправился праздновать по всему Буэнос-Айресу. Я думал, что мог быть в команде и принести ей много пользы.