Моряки идут на лыжах - Еремей Лаганский

следующему высокому торосу, рассыпав бойцов редкой цепью. Но это не помогло. Белофинны точно накрыли отряд. Три шестидюймовых снаряда рванули, сотрясая ледяное поле, совсем недалеко слева, два — еще ближе. Град снарядов усиливался, и было просто непонятно, что этот стальной смерч не причиняет никаких потерь маленькому отряду.　

— Вперед! Вперед!.. — торопил Боковня.　

Уже миновали первый попутный торос. Второй… Укрылись за ним на минуту-другую и снова мчались дальше и дальше от берега. А невидимый враг с дистанции в семь-восемь километров преследовал их по пятам. Среди разрывов и грохота, в вихрях разлетающихся ледяных осколков, пробежали без остановки два километра. Стоило на миг замешкаться или остановиться — снарядный дождь усиливался. Казалось, что враг наблюдает и видит каждое движение группы. Да так оно и было на самом деле. Корректировка стрельбы велась с близкого берега, откуда отряд Боковни был виден как на ладони.　

А больные и уставшие лыжники-балтийцы продолжали отход. Был момент, когда, остановившись для короткой передышки, они забежали потом за выступ тороса, и тотчас же над местом их недавнего привала разразился снарядный ураган. На эту точку обрушилось около полутораста снарядов. Толстый ледяной покров разлетелся, снаряды били в воду, подымая огромные фонтаны. Прижавшись за торосом, бойцы Боковни наблюдали грозное и красивое зрелище.　

Надоела ли врагу бесцельная трата снарядов или иссякли боеприпасы, но артиллерийское бешенство внезапно прекратилось. И снова спокойно двинулась «госпитальная команда», как будто ничего не случилось, бодрая, спаянная боевым единством и дисциплиной.　

Избавившись от много раз грозившей гибели, люди уже шутили, смеялись. Прислушиваясь к их разговору, их командир думал: «Что за народ?! Его из полыньи вытащишь, а он смеется и назад просится. Взять хотя бы этого Цветкова, командира взвода, что в хвосте идет. На днях при разрыве снаряда его накрыло глыбами льда, насилу откопали. Контужен, кажется, человек, а когда вчера выходили на прикрытие, чуть в драку не полез, требовал, чтобы взяли. Или Шлипенков — его приятель! Тоже муурильский герой, гранатометчик. Разбил вражеский пулемет, пальцы отморозил. Трое суток в боях не спал. И тоже настоял, чтобы взяли на прикрытие. Да не только вчера и не только эти. Бывало в разведку итти — только скажешь: «кто со мной?» — и все руки поднимают. Просто непонятный народ. Или вот военком наш Богданов рассказывает: «Их по глазам узнаешь. Я, говорит, так всегда и делаю, когда храбрых людей нужно отобрать. Подойду, в глаза прямо взгляну и сразу вижу — этот не струсит. Так и отбирал».　

Боковня незаметно нежно и любовно оглядел свой необычный отряд и отвернулся, нахмурясь, словно боясь обнаружить волновавшие его чувства.　

К вечеру Боковня пришел в Руси. Пожимая ему после доклада здоровую левую руку, комбриг сказал:　

— Добро! Отлично выполнили задачу. Особенно ценю, что потерь не имели. — И, рассмеявшись, добавил: — Боюсь только, как бы в следующий раз весь лазарет за собой не увели…　

«ЛИЧНЫЙ ИНТЕРЕС» КОМАНДИРА КУЗНЕЦОВА

Враг налетел внезапно — на бреющем — и ударил сверху из всех пулеметов.　

— Рассеяться! Ложиться! Зарыться!　

Команда выполняется с молниеносной быстротой. Через минуту отряд лыжников разбросался отдельными белыми точками по обширному снежному полю. Одни зарылись в глубокий и рыхлый снег, другие успели добежать до близких торосов и своими белыми халатами слились с ледяными складками.　

Комиссар отряда Богданов и техник-интендант Кузнецов лежат рядом. Кузнецов всегда возле Богданова, как будто он взял на себя обязанность охранять комиссара в бою и быть готовым оказать помощь, когда понадобится.　

— Жив? — тревожно спрашивает Богданов своего соседа.　

— Еще поживем, товарищ комиссар! — весело отзывается Кузнецов.　

Низко кружат белофинские самолеты над заливом. Улетают и вновь возвращаются гудящие шмели. В предвечернюю тишину врывается стрекочущая пулеметная дробь. С жалобным звоном разбитого хрусталя разлетаются ледяные осколки.　

— Ишь куражатся! — вслух размышляет Кузнецов! — Погодите радоваться, сейчас наши налетят. Жарко станет!

Похоже на то, что «Фокеры» сами это чувствуют: очень уж они заметались, все торопливей, все бестолковей расстреливают свои пулеметные ленты.　

— Кузнецов, слышите? — прерывает его размышления комиссар.　

Оба прислушались. Сомнения не могло быть — стон раненого. Богданов и Кузнецов вскочили, подбежали к раненому, лежавшему невдалеке. Только потом, когда раненый боец был отправлен в тыл, Кузнецов подумал про Богданова и себя: «Все-таки вскакивать не надо было, могли нас заметить. Ползти надо было… ползти, как доктор приполз!»　

А доктор приполз с такой ловкостью, будто брал у ящириц уроки передвижения на брюхе.　

Недаром в лыжном отряде так любили и ценили своего врача своего «лейб-хирурга», «профессора» Федосова. Отроду было ему только девятнадцать лет, и был он пока не профессором и даже не доктором медицины, а всего навсего военным фельдшером. Но ни один в мире лучший хирург не смог бы так быстро и спокойно работать под градом пуль, так бегать на лыжах и ползать по льду и снегу! В обстановке лыжного похода военный фельдшер Федосов был самым нужным из всех профессоров и светил медицины.　

Федосов справился быстро. Несмотря на тридцатиградусный мороз, ловко сделал перевязку, отправил раненого бойца в тыл и пополз обратно. На других участках боя, следуя примеру Федосова, бойцы-санитары — Мустафин и Крылов — тоже перевязывали раненых под огнем, перетаскивали на пункт сбора.　

Кузнецов молча тронул рукой плечо комиссара и указал в пространство. Высоко шли с юго-запада прямым курсом несколько серебристых машин.　

— Наши… — вполголоса сказал Кузнецов: — «Фокеришки», «Фокеришки»-то улепетывают!　

Стало весело. Можно вставать, двигаться дальше.　

* * *

В минуты отдыха, лежа на снегу, Кузнецов вспоминал, как все произошло.　

Давно это было… Впрочем, пожалуй, не так уж давно, что-то около двух недель назад. Смешно даже представить себе, что он, Николай Михайлович Кузнецов, сидел тогда за канцелярским столом и занимался делопроизводством.　

Это была, пожалуй, не мирная канцелярия. Это тоже был участок войны и весьма важный.　

Кронштадт. Конец января. Казармы петровских времен, приземистые, сурово-деловитые. Кипучая жизнь ОВС (обозно-вещевое снабжение). Техник-интендант Николай Михайлович Левин-Кузнецов заведывал делопроизводством ОВС. Работы много. Кузнецов работал хорошо. Он понимал, что дело нужное, государственное, народное. Но Кузнецову этого мало. Кузнецов в народном деле имеет и «личный интерес» и, конечно, добьется своего. Он ждет только случая. Ждет с нетерпением.　

И случай приходит. Начинается формирование лыжного отряда моряков-добровольцев. И — первая удача! Командиром отряда назначен Лосяков, прямой начальник Кузнецова.　

Кузнецов стоит перед начальником.　

— Товарищ капитан, не могу больше!　

— Чего это? — спрашивает капитан.　

— Здесь оставаться не могу. Надоело! Все товарищи там, и думы мои там, а я здесь… Разрешите зачислиться в отряд.　

— Со стула на лыжи?