Александр Романов - Королев

– А может, и впрямь сходить? Пусть посмотрпт. Сидит в четырех стенах, – сказал дед нерешительно.

– Да ведь цена-то какая! Два рубля!

– Да не прибедняйся, Маша, – и смеясь, Николай Яковлевич напомнил: – Да и внук помочь хочет... Рассмеялась и Мария Матвеевна.

– Ну, коли два казака просят, как не уважить их. На третий день жители города повалили на окраину, где в недавние времена разливались, словно половодье, знаменитые нежинские ярмарки. Сергей сидел у деда на плечах и во все глаза рассматривал диковинную птицу, непохожую на ковер-самолет, о котором знал из сказок.

– Бабуся! А бабуся! А когда же полетит? – допытывался Сережа.

Но вот раздался оглушительный гул от заработавшего мотора. Толпа затихла в ожидании. Пропеллер крутился все быстрее. Самолет покатился по ровному полю, потом будто дернулся, оторвался от земли и полетел. Люди ахнули и зааплодировали. Отчаянно бил в ладоши и Сережа, не сводя восторженных глаз с невиданной птицы.

– Дедуня, а дедуня? Почему крылья не машут? – удивленно спросил внук, когда аэроплан поднялся над деревьями...

Всю дорогу домой внук задавал все новые и новые вопросы, но старики не могли на них ответить. «Вот приедут твои дядья, ты у них и спроси», – отбивался дед. Дивная грохочущая огромная «птица» потрясла воображение впечатлительного мальчика. Сказка или быль? Им владело необъяснимое чувство счастья от встречи с незнанием, желанием узнать, что это такое... Шло время, но где-то в тайниках его души, в детском воображении незримо летала чудо-птица, летала, чтобы через десять лет навсегда завладеть всем существом Сергея Королева.

Теплое лето сменила дождливая осень. Сережа все больше сидел в доме, увлеченно играл в свои детские игры – строил из кубиков домики, рисовал что-то, мог сосредоточенно часами заниматься своими делами, никого не замечая вокруг. Больше всего его привлекали книжки да кубики-азбука. Случайно обнаружилось, что внук уже грамотный. Самостоятельно научился читать по складам и даже пытался писать. Писал он, как все дети, а Сереже не было и шести, крупными печатными буквами, а цифра «два», например, у него смотрела в обратную сторону.

Дед с бабкой попросили заниматься с внуком учительницу М. М. Гринфельд, снимавшую в доме Москаленко небольшую комнату. По ее воспоминаниям, Сережа проявлял смышленость и любознательность и быстро освоил счет до миллиона и арифметические задачи на все четыре действия.

Однообразно жил город Нежин. Тихо и скучно в семье Москаленко. Одна радость, внук Сергунька. Они любили его всем сердцем и отдавали ему почти все свое время. Но требовала забот и лавчонка. Прибылей больших не давала, но кормила и одевала стариков и их дочерей. Все казалось вокруг незыблемым. И вдруг словно гром среди ясного неба – в августе 1914 года немцы объявили войну России. Для стариков Москаленко она действительно началась неожиданно. Правда, о том, что происходило в России, они знали – газеты Николай Яковлевич читал регулярно, но глубоко политикой не интересовался. Знал, что кайзер Вильгельм родня российскому самодержцу, и надеялся, что до войны все-таки дело не дойдет.

У соседей собирали на фронт сыновей и мужей. Весь уклад жизни в их околотке, да и во всем Нежине разом нарушился.

Торговля в лавке пошла на убыль. Да и страшно стало старикам одним в доме. Дети перебрались в Киев, да к тому же все чаще прихварывал Николай Яковлевич. Решила Мария Матвеевна покончить с бакалейной лавкой. Продав дом и закрыв свое торговое дело, в сентябре того же года переехали Москаленко с внуком в Киев.

Маруся жила одна, но муж не давал ей развода. Павел Яковлевич по-прежнему преподавал в Киеве и требовал сына к себе. Москаленко ни за что не хотели расставаться с внуком. Павел Яковлевич попытался вернуть себе Сергея через суд. Но добился только права оказывать ему материальную помощь. Во встречах с сыном ему было категорически отказано. Правда, Павел Яковлевич пытался это сделать тайком, но безуспешно. Павел Яковлевич решил тогда: «Сын вырастет, сам все поймет».

Женские курсы, на которых училась Мария Никола евна, из Киева перевели в Саратов, Сережа снова оказался один у деда и бабушки. Очень тосковал и часто посылал матери трогательные письма, рассказывал о своей жизни, мальчишеских заботах: «Мне было очень скучно 28 февраля и теперь не весело... учиться трудно... Милая Мама, я о тебе скучаю и прошу писать, как твое здоровье, а то ты снилась мне нехорошо. Я ел за вас блины и съел штук восемь, а перед этим штук 5... Аэроплан склеил, очень красивый...»

Старики Москаленко чувствовали свою вину перед дочерью, ведь выдали они ее замуж против воли. И вот теперь она одна, сын растет без матери и отца. Неладно все это.

В один из дней Мария Матвеевна втайне от дочери разыскала Павла Яковлевича. Вечером дома сообщила:

– Ну, дед, кажется уговорила, – и, смахнув слезу, не утаила: – Павел все еще любит Марусю, я его сегодня видела, поговорила с ним.

Старый Москаленко взглянул на жену из-под нависших седых бровей и ничего не ответил. Он давно и тяжело болел. И жил своим миром, подолгу молился.

Мария Николаевна, узнан из письма о затее матери, категорически отказалась приехать в Киев и даже разговаривать с Павлом Яковлевичем. Старания Марии Матвеевны наладить жизнь дочери остались напрасными.

Вскоре тихо заснул навсегда в своем кресле Николай Яковлевич, заснул, пока Сережа читал ему газету.

В октябре 1916 года Мария Николаевна и Павел Яковлевич официально расторгли брак.

Мария Николаевна сумела настоять на этом. Несколько лет назад она встретила и полюбила молодого инженера Григория Михайловича Баланина и через месяц после бракоразводного процесса вступила с ним во второй брак. Полгода спустя, 28 мая 1917 года, Сережа вместе с матерью переехал в Одессу к отчиму, где тот получил работу.

Вначале Баланины поселились на Канатной улице, а потом, когда Григория Михайловича назначили на должность начальника портовой электростанции, переехали на Платоновский мол, ближе к месту службы, в просторную квартиру с балконом, обращенным к морю.

Как-то в августе Мария Николаевна, принарядив сына, сказала:

– Пойдем, Сережа, посмотрим город. Пора подумать об учебе.

Сергей с радостью согласился. Прошло почти три месяца, как он с матерью переехал в Одессу, но ни разу еще не был в центре города. Из дома его никуда не отпускали, и мальчик сидел в одиночестве, как в Нежине.

Небольшими улочками, идущими от Платоновского мола, мать и сын вышли на главную улицу – Дерибасовскую, названную так в честь русского адмирала, руководившего строительством Одесского порта. Сергею, после величавого, степенного Киева шумливая уличная толчея Одессы не понравилась, и он шел молчаливый, крепко держась за руку матери. Только выйдя на площадь к памятнику Пушкину, Сергей осмелел и отпустил ее руку. И в этот момент увидел идущих им навстречу двух солдат в поношенных шинелях. Один с бородой и усами с трудом шел на костылях, другой молодой, с забинтованной рукой, здоровой поддерживал старшего товарища. Солдат на костылях вдруг споткнулся и, падая, увлек за собой товарища. Какая-то женщина бросилась к ним на помощь. Раненые стонали от боли, не в силах подняться. Вокруг образовалась толпа. Двое мужчин и женщина помогли солдатам встать на ноги.