Виталий Никольский - ГРУ в годы великой отечественной войны. Герои невидимого фронта

На берегу какой-то бригадный комиссар тщетно пытался задержать поток бегущих бойцов и организовать на берегу оборону. Я пытался ему помочь, но все было тщетно. Задержанные нами и еще несколькими переплывшими реку командирами солдаты, собранные из разных подразделений, некоторые без оружия, неудержимо стремились назад и не поддавались никаким увещеваниям; немцев еще не было видно, но берег усиленно обстреливался артиллерией. Боязнь танков и окружения в первые месяцы войны превращалась иногда в массовый психоз, от которого мы избавились ценой больших потерь лишь в дальнейшем ходе войны.

Выполнив задание в Гомеле не совсем удачно, из-за недостатка времени, в чем были повинны не зависящие от нас, рядовых работников, обстоятельства, и сообщив начальнику РО штаба Брянского фронта подполковнику М.А.Кочеткову данные о группе, на случай посылки РО связника через линию фронта, мы с оставшимся радистом направились в Брянск. Гомель был занят немцами буквально через несколько часов после нашего отъезда 16.08.1941 г.

Дороги от Гомеля до Брянска также были забиты. На восток эвакуировалось население, сельскохозяйственная техника и скот, отступали войска. Использовались все возможные проселочные дороги. Беспорядочное на первый взгляд перемещение людей и техники шло, как показывало внимательное наблюдение, в одном направлении — в тыл. Над всем этим скоплением отходящих войск и гражданского населения носились самолеты с крестами, сея смерть и разрушение.

В Брянске удалось задержаться на более продолжительный промежуток времени. Там еще работали, в какой-то мере, советские организации, и нам удалось с помощью местных партийных органов подобрать нужных людей, достаточно убедительно легализовать радиста, документируя его как племянника одного из жителей города. С подобранными разведчиками удалось провести более или менее подробный инструктаж: дать им задания, рассказать, как их выполнить, разработать условия связи, проверить рации. В Москву я возвратился в начале сентября.

В октябре в связи с продолжающимся наступлением немцев возникла необходимость срочного создания в Курске и Мценске радиофицированных разведывательных групп, было очевидно, что эти города будут заняты противником.

20 октября 1941 года я выехал из Москвы, имея с собою двух радистов, для комплектования этих, подразделений вначале в Мценске, уже находившемся в преддверии захвата, а затем в Курске. Во Мценск направлялся молодой, веселый парень — армянин, для легализации в Курске — девушка-полька. Фамилии их, к сожалению, в памяти не сохранились. Кандидатуры были явно не подходящие, поскольку в Мценске — небольшом районном городке Орловской области, вероятно, никогда не жили армяне. Вряд ли была удачно выбрана радистка и для резидентуры в Курске. Девушку выдавал польский акцент и абсолютное незнание советских порядков, поскольку она еще недавно проживала в присоединенных к СССР областях Западной Украины. Легенды у обоих были малоправдоподобные. Кроме энтузиазма и желания помочь делу разгрома немцев, других качеств, нужных разведчику, у них не было, да они и не имели времени приобрести их за короткий срок своей теоретической учебы. Но делать было нечего. Иного выбора мы не имели.

Как и во многих других случаях, радистам разрешалось, в зависимости от обстановки, переходить на нелегальное положение, уходить в партизанские отряды, действовать самостоятельно.

Выехав вечером, мы утром уже были в Мценске. Так же, как и в предыдущем рейсе в Гомель, в пути нам встречались беженцы, автомашины с ранеными и эвакуирующимися, за которыми охотились немецкие самолеты.

В Мценске нас должен был ожидать оперативный работник нашего отдела майор Ларионов, явка с которым была обусловлена в пассажирском зале железнодорожной станции. Ларионов попутным транспортом выехал к месту работы несколькими днями раньше. Он должен был подобрать на месте личный состав группы и подготовить условия легализации радистов.

При въезде в город нас поразило почти полное отсутствие на улицах гражданских лиц. Шли бойцы, командиры, плелись раненые, но спросить, как проехать к вокзалу, было не у кого. Все спешили на восток. Магазины и учреждения были открыты, но в них не было обычных для этого времени посетителей.

Вокзал был пуст, хотя станционные пути плотно забиты порожняком. Не было только паровозов и… людей. У будки одиноко сидел инвалид стрелочник, который на вопрос: «Куда же делось все начальство?» — коротко ответил: «Утекло».

На станции, как и в городе, все свидетельствовало о поспешной, даже панической эвакуации, похожей на бегство. Порванные провода, костры еще тлеющих бумаг, которые в спешке пытались уничтожить перед уходом, и вместе с этим элеватор, полный зерна, нефтебаза с большим запасом ГСМ. Понятно, что Ларионова на станции не оказалось. Возможно, он погиб в пути. Больше я его не встречал.

Единственное учреждение в городе, которое продолжало напряженно работать, был районный отдел НКВД. В него накануне прибыл из Орла заместитель начальника областного управления, депутат Верховного Совета СССР Ефремов. Этот энергичный волевой человек смог за несколько дней, оставшихся до захвата города немцами, организовать эвакуацию ценностей и в первую очередь хлеба. Под угрозой расстрела самовольно бежавших и угнавших паровозы железнодорожников он потребовал их возврата. Из окрестных деревень были собраны крестьяне для погрузки зерна из элеватора в вагоны. Грузчикам за день работы на станции выдавали мешок пшеницы. Если учесть, что в те времена в колхозе получали по 400–500 граммов хлеба на трудодень, то неудивительно, что по беспроволочному телеграфу в округе стало известно о выдаче хлеба из мценского элеватора почти безвозмездно. Сотни людей устремились на работу в Мценск, и в течение нескольких дней значительная часть зерна была вывезена, пакгаузы и склады освобождены от наиболее ценного груза (кожа, консервы, сахар), нефтебаза минирована.

Так воля, энергия и организаторские способности одного человека спасли от захвата противником очень нужных для фронта материалов и продовольствия, не считая большого количества подвижного состава.

Товарищи из НКВД, проводившие параллельно с нами работу по подготовке подполья в районе Мценска, помогли рекомендациями при подборе нужных для разведки лиц, дали несколько адресов к своим доверенным людям, что значительно облегчило нам выполнение задачи по созданию группы. В основном мы все закончили в 3 дня. Было найдено несколько человек, «изъявивших желание добровольно служить в разведке». Понятно, что подготовить их по всем вопросам их будущей опасной и трудной деятельности можно было лишь в самых общих чертах. Из запасов, сохранившихся в магазинах и на складах, разведчикам оставили примерно на год продовольствия: муки, сахару, консервов и даже вина. Наступало время оставлять радиста на подобранной квартире и уезжать, т.к. немцы уже подходили к городу. Перед отъездом, по имевшейся боевой программе, попытались установить радиосвязь с Центром. Но безуспешно. Тщательная проверка раций показала их полную исправность. По всему диапазону передавались хвастливые немецкие реляции о победах на восточном фронте, разгроме большевиков, неудержимом продвижении соединений рейха к Москве. Сообщало о тяжелых боях с захватчиками и Совинформбюро. Лишь наш радиоузел хранил гробовое молчание. Это крайне волновало меня и отрицательно сказывалось на настроении радистов. Они были уверены в безотказности своей техники, имели относительно неплохую учебную подготовку по линии связи, морально настроились преодолевать всяческие трудности, но не готовы были к срыву работы по основному профилю работы. Рации являлись их оружием, и вдруг оно оказалось негодным еще у своих. Стал вопрос о целесообразности оставления этих чудесных ребят в тылу немцев, но они оба единодушно заявили, что если радиоузел будет с ними работать, то связь они установят любой ценой. В крайнем случае, останутся для партизанской борьбы с врагом, но обратно не вернутся.