Александр Башлачев - Как по лезвию

Случай в сибири

Когда пою, когда дышу, любви меняю кольца,Я на груди своей ношу три звонких колокольца.Они ведут меня вперед и ведают дорожку.Сработал их под Новый год знакомый мастер Прошка.Пока влюблен, пока пою и пачкаю бумагу,Я слышу звон. На том стою. А там глядишь — и лягу.Бог даст — на том и лягу.К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!А он… Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.А он мне — пей! — и жег вином. — Кури! — и мы курили.Потом на языке одном о разном говорили.Потом на языке родном о разном говорили.И он сказал: — Держу пари — похожи наши лица,Но все же, что ни говори, я — здесь, а ты — в столице. —Он говорил, трещал по шву — мол, скучно жить в Сибири…Вот в Ленинград или в Москву… Он показал бы большинствуИ в том и в этом мире. — А здесь чего? Здесь только пьют.Мечи для них бисеры. Здесь даже бабы не дают.Сплошной духовный неуют, коты как кошки серы.Здесь нет седла, один хомут. Поговорить — да не с кем.Ты зря приехал, не поймут. Не то, что там, на Невском…Ну как тут станешь знаменит, — мечтал он сквозь отрыжку, —Да что там у тебя звенит, какая мелочишка?Пока я все это терпел и не спускал ни слова,Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.Я встал и песне подвязал оборванные крылья.И спел свою, сказав себе: — Держись! — играя кулаками.А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.Хвалил он: — Ловко врезал ты по ихней красной дате. —И начал вкручивать болты про то, что я — предатель.Я сел, белее чем снега. Я сразу онемел как мел.Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял.Что смог дорисовать рога,Что смог дорисовать рога он на моей иконе,— Как трудно нам — тебе и мне, — шептал он, —Жить в такой стране и при социализме.Он истину топил в говне, за клизмой ставил клизму.Тяжелым запахом дыша, меня кусала злая вша.Чужая тыловая вша. Стучало в сердце. Звон в ушах.— Да что там у тебя звенит?И я сказал: — Душа звенит. Обычная душа.— Ну ты даешь… Ну ты даешь!Чем ей звенеть? Ну ты даешь —Ведь там одна утроба.С тобой тут сам звенеть начнешь. —И я сказал: — Попробуй!Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело.Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвененело.Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая.Да разве можно не любить?Вот эту бабу не любить, когда она — такая!Да разве ж можно не любить, да разве ж можно хаять?Не говорил ему за строй — ведь сам я не в строю.Да строй — не строй, ты только строй.А не умеешь строить — пой. А не поешь — тогда не плюй.Я — не герой. Ты — не слепой. Возьми страну свою.

Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.Но я ловил открытым ртом родное молоко.И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.Была дорожка впереди. Звенели колокольца.Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?!Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.И у любви своей прошу хоть каплю молока.

Верка, Надька и Любка

Когда дважды два было только четыре,Я жил в небольшой коммунальной квартире.Работал с горшком, и ночник мне светил,Но я был дураком и за свет не платил.Я грыз те же книжки с чайком вместо сушки,Мечтал застрелиться при всех из Царь-пушки,Ломал свою голову в виде подушки.Эх, вершки-корешки! От горшка до макушкиОбычный крестовый дурак.— Твой ход, — из болот зазывали лягушки.Я пятился задом, как рак.Я пил проявитель, я пил закрепитель,Квартиру с утра превращал в вытрезвитель,Но не утонул ни в стакане, ни в кубке.Как шило в мешке — два смешка, три насмешкиНабитый дурак, я смешал в своей трубкеИ разом в орла превратился из решки.И душу с душком, словно тело в тележке,Катал я и золотом правил орешки.Но чем-то понравился Любке.Муку через муку поэты рифмуют.Она показала, где раки зимуют.Хоть дело порой доходило до драки —Я Любку люблю! А подробности — враки.Она даже верила в это сама.Мы жили в то время в холерном бараке —Холерой считалась зима. И Верка-портниха сняла с Любки мерку —Хотел я ей на зиму шубу пошить.Но вдруг оказалось, что шуба — на Верку.Я ей предложил вместе с нами пожить.И в картах она разбиралась не в меру —Ходила с ума эта самая Вера.Очнулась зима и прогнала холеру.Короче стал список ночей.Да Вера была и простой и понятной,И снегом засыпала белые пятна,Взяла агитацией в корне нагляднойИ воском от тысяч свечей.И шило в мешке мы пустили на мыло.Святою водой наш барак затопило.Уж намылились мы, но святая водаНа метр из святого и твердого льда.И Вера из шубы скроила одьяло.В нем дырка была — прям так и сияла.Закутавшись в дырку, легли на кроватьИ стали, как раки, втроем зимовать.Но воду почуяв — да сном или духом —В матросской тельняшке явилась Надюха.Я с нею давно грешным делом матросил,Два раза матрасил, да струсил и бросил.Не так молода, но совсем не старуха,Разбила паркеты из синего льда.Зашла навсегда попрощаться Надюха,Да так и осталась у нас навсегда.Мы прожили зиму активно и дружно.И главное дело — оно нам было не скучно.И кто чем богат, тому все были рады.Но все-таки просто визжали они,Когда рядом с ритмами светской эстрадыЯ сам, наконец, взял гитару в клешни.Не твистом свистел мой овраг на горе.Я все отдавал из того, что дано.И мозг головной вырезал на коре:Надежда плюс Вера плюс Саша плюс ЛюбаПлюс тетя Сережа плюс дядя Наташа…Короче, не все ли равно.Я пел это в темном холодном бараке,И он превращался в обычный дворец.Так вот что весною поделывают раки!И тут оказалось, что я — рак-отец.Сижу в своем теле, как будто в вулкане.Налейте мне свету из дырки окна!Три грации, словно три грани в стакане.Три грани в стакане, три разных мамани,Три разных мамани, а дочка одна.Но следствия нет без особых причин.Тем более, вроде не дочка, а сын.А может — не сын, а может быть — брат,Сестра или мать или сам я — отец,А может быть, весь первомайский парад!А может быть, город весь наш — Ленинград!..Светает. Гадаю и наоборот.А может быть — весь наш советский народ.А может быть, в люльке вся наша страна!Давайте придумывать ей имена.

Слыша В. С. Высоцкого (триптих)