Батюшков не болен - Глеб Юрьевич Шульпяков

Вместе с младшими детьми и больной женой Николай Львович едет в далёкий Петербург в надежде поправить её здоровье. Если правда, что любовь проявляет себя в поступках, то последующий год жизни Николая Львовича будет этому подтверждением – за излечение Александры Григорьевны он будет сражаться до последнего времени. Но чуда не произойдёт, медицина и в столице окажется бессильной. В 1795 году Александру Григорьевну похоронят на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Могилу её и сегодня можно увидеть среди надгробий некрополя XVIII века.

В пансионах, в которых с 1797 года будет жить осиротевший Константин Батюшков, он проведёт несколько лет. Выйдя, он останется служить в Петербурге и будет жить у родственников, пока не сбежит на войну, и раненый вернётся в Даниловское только в 1808 году – и только затем, чтобы вскоре уехать, ведь его отец женился и старшим детям нет места в одном доме с мачехой.

Он почти не помнил мать, а отца больше знал по письмам, которые получал в пансионе. За свою взрослую жизнь он так и не обзавёлся собственным домом; его родным городом станет Петербург, чьи ампирные панорамы формировались буквально на глазах поэта, а заёмными “пенатами” – усадьба сестёр в Хантанове. Пансионы Жакино и Триполи, дом Муравьёевых, родной, но всё же не семейный, не собственный, имение, где хозяйничали сёстры, трактиры и жилища друзей в столицах, и квартиры на службе в Риме и Неаполе, и военные палатки в походах, и существование на руках у племянника в состоянии помрачённого рассудка – Батюшков никогда не жил своим домом и очагом. Всё в его жизни будет как будто временным, чужим, случайным; везде он проездом, везде “заброшен в мире”, везде в поисках дома. Поиск рано сделает его мудрецом, ибо философия, сказал Новалис, есть ностальгия по дому. Тянувшийся к семейным и домовитым (Муравьёвы, Оленины, Карамзины, Вяземские), он лучше почувствует таких же, как он – бездомных и рано осиротевших мудрецов (Пнин, Радищев-младший, Гнедич) – словно подтверждая слова вольтерова Задига: “…двое несчастных – как два слабых деревца, которые, опираясь друг на друга, противостоят буре”.

После смерти жены Николай Львович ещё два года проживёт в Петербурге. В Комиссию для составления законов Российской империи он поступит сочинителем “сверх комплекта”. Должность без жалования, она бралась единственно для начисления стажа в ожидании нужной вакансии. Но вакансии в Петербурге всё не было, обещания сановников оказались напрасными. К тому же Николая Львовича неожиданно вызвали в Вятку – открылись служебные преступления и требовалось его свидетельство. С воцарением Павла страна ждала перемен к лучшему, а Николая Львовича преследовали призраки прошлого. В чине коллежского советника, пожалованного, наконец, Павлом, этот вдовый, отчаявшийся и почти разорённый человек, чудом отбоярившийся от поездки в Вятку, удаляется к отцу в Даниловское. В отставку он выйдет только в 1815 году. Почти двадцать лет он проведёт в ожидании, что понадобится царю и отечеству.

Матери, сёстры, жёны

В 1780 году в итальянском Ливорно под Пизой погиб родной дядя Батюшкова. 18-летний Коленька, морской офицер Бердяев, был родным братом матери будущего поэта. Пинка, на которой он плавал, потерпела в Ливорно кораблекрушение. Батюшков, хоть и родился семь лет спустя, не мог не знать об этой трагической истории. Мысли о внезапности смерти, осознание которой (внезапности) моментально превращает жизнь в бессмыслицу – о времени, с одинаковым безразличием порождающем и уничтожающем и великое, и малое, – будут постоянно преследовать Батюшкова, и особенно в Италии, где “работа” времени явлена с пугающей наглядностью. По странному совпадению буквально через год после приезда Константина Николаевича на службу в Неаполь – здесь, в Ливорно, в том же заливе и так же внезапно, в расцвете лет, погибнет (утонет) в 1822 году поэт Перси Шелли. Лодка, на которой он отправится в последний путь, называлась “Дон Жуан”. Подобно Батюшкову боготворивший поэзию Торквато Тассо и золотой век Античности, Шелли – всего на пять лет младше Константина Николаевича, однако о существовании друг друга лучшие поэты своего времени не догадываются, хотя и в Лондоне, и в Риме будут ходить бок о бок по одним и тем же улицам[5].

В семье Бердяевых Николай был единственным сыном. С его гибелью одна из ветвей рода пресекалась. Старшая сестра Саша, Александра Григорьевна, выйдет за Николая Львовича Батюшкова и утратит родовую фамилию. Когда в Вологодскую губернию придёт ужасная весть из Ливорно, Саша будет второй год замужем.

Как знакомились и женились в среде поместного дворянства – хорошо видно на примере Александры Григорьевны. Григорий Бердяев, отец её, служил при Елизавете в лейб-компании. В Преображенском полку это была особая гренадёрская рота, учреждённая Елизаветой сразу после переворота 1741 года. Рота занималась личной безопасностью императрицы (от нем. Leib – “тело”) и её близких. Лейб-компанцы набирались из тех, кто принимал в перевороте прямое участие. Дед поэта Лев Андреевич Батюшков, автор знакомой нам описи в Даниловском, служил в лейб-компании примерно в то же время, что и Григорий Бердяев, дед поэта по материнской линии.

Прослойка дворянства в населении России была ничтожной (1 % населения), и многие, особенно в отдельной или соседних губерниях, были друг другу если не дальние родственники, то знакомые знакомых точно. Дело оставалось за малым, за случаем. Такой случай представился. Из лейб-компании Григорий Бердяев вышел в комиссионеры по рекрутским наборам и уличил воеводу во взятках. Правительствующий Сенат направил в Вологду комиссию для расследования. Её возглавил тверской вице-губернатор Никита Муравьёв, свояк Льва Андреевича Батюшкова (они были женаты на сёстрах). Сыну Льва Андреевича – Николаю – на тот момент было двадцать восемь лет. Дочери Григория Бердяева – Саше – двадцать шесть. Хлопотами Никиты, который по службе общался и с тем, и с тем семейством, молодых людей решили познакомить, тем более что у отцов было общее прошлое, да и жили они по соседству.

Точных сведений, где прошло детство Саши Бердяевой, нет. Можно предположить, что в Петербурге – по месту службы отца. Об образовании девушки ничего не известно тоже. Судя по тому, что дочери её будут учиться в пансионах, можно предположить, что собственный опыт подталкивал Александру Григорьевну к подобному решению. Так или иначе, Батюшковы-старшие желали видеть детей образованными. Сами они хорошо распробовали вкус столичной жизни и только под давлением обстоятельств лишились её; болезненное притяжение-отталкивание к столицам унаследует и поэт Батюшков.

Какими талантами обладала Саша, мы можем судить лишь по одной строчке: “Александра Григорьевна подарила сестрице шляпку, которую сама убирала…” Записано Михаилом Никитичем Муравьёвым, сыном