Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

И я, 20-летний юноша, чувствовал себя песчинкой в бушующем самуме.

Через несколько дней после моего прибытие в Севастополь кто-то окликнул меня на улице.

— Солоневич, вы ли это?

Под матросской бескозыркой весело улыбалось лицо киевлянина Лушева, когда-то вместе с моими братьями тренировавшегося в «Соколе».

Мы сердечно расцеловались.

— А Всеволода уже видели? — спросил моряк.

Среднего брата Всеволода я видел в последний раз больше года тому назад в Киеве, куда я на неделю с винтовкой в руках прорвался с Кубани. При его имени мое сердце дрогнуло.

— Да разве он здесь?

— Ну как же!.. Комендором на «Алексееве»!..

Через несколько минут я был на Графской пристани и скоро на большом военном катере подходил к высокому серому борту громадного броненосца. Сознание того, что я сейчас увижу своего любимого брата, с которым мы были спаяны долгими годами совместной жизни, окрыляло и делало счастливым.

Бегом взбежал я по трапу к вахтенному офицеру.

Высокий серьезный мичман на секунду задумался.

— Всеволод?.. Как же помню… В очках? Да… да… Нам только что сообщили, что он умер в Морском госпитале…

Так же весело плескались волны под бортом катера, так же тепло и ласково грело весеннее солнце, так же приветливо пестрили склоны живописного городка… Но для меня все было покрыто серым туманом первого в жизни большего горя. И синее прозрачное небо уже не радовало душу, а давило на нее мрачной тяжестью…

Я опоздал на несколько часов… Где-то в серой больничной палате, окруженный равнодушными чужими лицами, бесконечно одиноким ушел из жизни мой брат.

И первый раз в моей молодой жизни где-то далеко внутри словно оборвалось, и там показалась кровь душевной раны…

А через неделю я и сам лежал в сыпном тифе в той же палате, где недавно умирал мой брат. И в полубреду я слыхал, как подходили ко мне сестры милосердие и шепотом спрашивали:

— Солоневич?

— Да… Только другой…

— Ну, совсем как тот!.. Ну, Бог даст, хоть этого выходим!..

И вот, после выздоровления, худой и бледный, еще шатаясь на слабых ногах, с чувством пустоты и боли в душе, одинокий более, чем когда-либо, я пошел к скаутам. Их веселая, жизнерадостная семья приняла меня, как родного. И в тепле их дружбы немного залечились первые раны, которые так болезненны, когда человеку только что исполнилось 20 лет, а судьба бросила его на острые камни суровой жизни…

«Дом наш там, где живут те, кого мы любим!»… Я любил своих маленьких друзей и сейчас в дни тревог и опасностей стремился в их семью, которая для меня была родной.

Дома

Дальнейший наш путь прошел благополучно. Через несколько часов показался Севастополь с мрачной пустыней своих бухт. Еще несколько дней тому назад бухты эти были переполнены пароходами и военными кораблями, лайбами и фелюгами, катерами и шлюпками. Сейчас везде было пусто и безжизненно. На другой стороне бухты медленно догорало громадное здание мельницы, где раньше помещался склад Американского Красного Креста, да глухие звуки выстрелов изредка разрывали настороженную тишину. Старые мертвые броненосцы, стоявшие в Южной бухте, казались еще более печальными и заброшенными.

Один из них, некогда могучий «Иоанн Златоуст», все лето служил «резиденцией» для меня и отряда морских скаутов. В полумраке серого утра я теперь тщетно звал кого-нибудь с корабля, чтобы подать для меня плотик-переправу. Никто не отзывался. Очевидно, никого из ребят уже не было в нашем плавучем доме.

Делать было нечего. Нужно было искать какого-нибудь другого пристанища.

Тут же, невдалеке от порта жила семья одной из наших герль-скаутов. Я направился туда.

Заспанное лицо Тани выглянуло в дверь и внезапно преобразилось удивлением и радостью.

— Это вы, дядя Боба? Как это вы приехали? А мы все думали, что вы в Константинополе остались! Вот хорошо-то! Заходите, заходите. Сейчас мама встанет.

— Я уже был на «Златоусте». Где же наши ребята, Таня?

— Да все по домам. В такое время жутко на корабле одним. А многие к вам в Константинополь поехали.

— Эх, опоздал я… А все мои вещи, верно, тоже с ними поехали?

— Наверно, что так. Ну, это ничего, Борис Лукьянович. Это все ничего. Вот, так ребята рады будут!.. А никто еще не знает, что вы здесь?

— Никто, Танечка. Я покричал, покричал у броненосца и к тебе прямо пришел.

— Ну, и хорошо. А вот и мама…

Сердечное тепло встречи охватило мои напряженные нервы.

Пока я — дома. А там — там увидим…

Ребята

Новость — «дядя Боб вернулся» — мгновенно разнеслась по скаутским рядам… Через несколько часов в маленькой комнатке Тани, за столом с уютно шумящим самоваром собрались все наши старшие скауты.

Многих уже не оказалось в городе. Они вместе со своими семьями покинули родную страну и ушли в эмиграцию. Что-то ждет их на чужбине? И что сулит нам, оставшимся, туманное будущее?

Старушка — мать Тани — суетится и хлопочет, стараясь рассадить всех и снабдить стаканами.

— Пусти, мама. Я сама все сделаю! — пытается девушка принять «бразды хозяйственного правления». Глаза ее радостно сияют. Сегодня — ее день, ее праздник! Сегодня в стенах своей маленькой комнатки она принимает всех старших друзей и начальников…

— Сколько веселых лиц кругом! сколько молодой энергии и задора!

Оля с мягким юмором рассказывает наши приключения. Сыплется дождь вопросов, шуток, замечаний. Хорошо сейчас в тепле и уюте вспоминать пережитое!..

Как славно и задушевно звучат знакомые слова милых наших песен! Пусть хромает на все 4 лапы наша музыкальность! Пусть энтузиазма в этих песнях много больше, чем мелодичности. Ну, так что-ж? Разве это так важно? Мы поем для себя, в своей семье, где все участники и все слушатели…

И смех и бодрость постепенно замещают в душе тревогу и беспокойство.

А с улыбкой на лице все в мире переносится бесконечно легче…

Душа юноши

Поздно вечером шел я с начальницей герль-скаутов, княжной Кутыеьивой и Володей в нашу штаб-квартиру, где я пока решил ночевать. Улицы были пустынны и тихи. Электростанция не работала. Над городом нависла какая-то печальная, настороженная тишина.

Молчали и мы. Тревога за будущее — нет-нет — и вспыхивала в глубине души.

Обычно бодрая и прямая фигура юнкера как-то сжалась и согнулась, словно груз тяжелых мыслей налег на его плечи.

— Скажите, Володя, — спросил я у юноши, — вы что — отстали от Армии или сами решили остаться в России?