Донна Уильямс - Никто нигде

Ознакомительный фрагмент

Позже люди часто мне говорили, что смеются не надо мной, а вместе со мной — но ведь я-то не смеялась! Я подражала им, делала то, что они считают правильным. Они смеялись моему странному смеху, и я смеялась вместе с ними, а они считали, что я забавная и что мне самой очень весело. Когда я стала постарше, это умение мне пригодилось. Со мной стали дружить. Я научилась играть роль.

Мать Кэрол протерла мне фланелькой лицо, руки и ноги. Я стояла перед ней новенькая и чистенькая. Она дала мне стакан с каким-то питьем. Я смотрела на стакан, ожидая, что мне скажут, что делать. «Вот, можешь попить», — сказал голос. Но это был не приказ — просто утверждение. Я посмотрела на стакан, на мать, затем на девочку. Девочка за столом напротив меня поднесла к губам свой стакан и начала пить. То же сделала и я. Я была ее зеркалом.

— Где она живет? — спросил голос.

— Не знаю. Я ее нашла в парке, — ответил другой голос.

— Знаешь что, отведи-ка лучше ее обратно, — сказала мать.

Страх охватил меня и унес — я перестала быть здесь.

Кэрол взяла меня за руку и повела обратно в парк. Глаза мои, словно камера, фиксировали каждое мгновение. Она живет в другом мире, в этом своем доме. Я так хотела стать частью этого мира! Я не отрывала от нее глаз, чувствуя себя преданной. Мир меня выталкивал.

Но теперь у меня появился выбор. Я хотела жить в мире Кэрол, в доме Кэрол. «Где ты живешь?» — послышался ее голос; она стремительно ускользала из моей реальности. Я смотрела на нее: внутри у меня все вопило от горя, но я не издавала ни звука. Молча смотрела, как эта девочка, Кэрол, говорит слова и машет рукой на прощание. Много лет потом я спрашивала себя, была ли она на самом деле — ведь никому до тех пор не удавалось с такой силой вовлечь меня в «мир». Этой незнакомке, которую я встретила всего один раз, предстояло изменить мою жизнь. Она стала «девочкой в зеркале». А позже я сама стала Кэрол.

Став старше, я постоянно приносила в дом котят, точь-в-точь как Кэрол тогда привела домой меня — и ждала, когда же моя мать станет матерью Кэрол. Но этого так и не случилось.

В конце концов я перестала ждать, что Кэрол снова придет в парк. Качаться на дереве мне больше не хотелось. Это было слишком больно. Теперь я начала проводить почти все время перед зеркалом.

В спальне у меня стояло большое зеркало. В нем видна была дверь в спальню брата. Брат никогда не входил через эту дверь: то ли он вообще там не спал, то ли выходил через заднее крыльцо. Если бы он вдруг вошел — я бы, наверное, завопила что есть мочи. Комната была моим миром: единственный пришелец, чье присутствие здесь, хоть и незваное и нежеланное, я могла терпеть, была моя мать.

Днем я закрывала дверь. Ночью держала ее открытой, чтобы следить, не попытается ли кто-то ко мне войти. Но Кэрол пришла через зеркало.

Выглядела Кэрол точь-в-точь как я, но ее выдавал взгляд. Это все-таки Кэрол! Я начала с ней разговаривать — она повторяла все мои движения. Я сердилась — совсем не этого я от нее ждала. «Почему?» — мысленно спрашивала я, и выражение ее лица задавало мне тот же вопрос. Должно быть, думала я, ответ — тайна.

Я решила: должно быть, Кэрол понимает, что никто не должен увидеть нас вместе, и оберегает меня таким способом. Тогда я начала с ней шептаться: прижималась лицом к самому ее лицу — и не могла понять, почему она не поворачивается ухом, чтобы меня услышать.

Когда я не стояла перед зеркалом, Кэрол исчезала, и я чувствовала себя покинутой. Но, стоило подойти к зеркалу, она возвращалась, и я старалась заглянуть за зеркало, чтобы понять, куда она уходит — не в ту ли дверь на заднем плане? В зеркале — это уже не дверь в спальню брата, ведь там я вижу не свой дом, а дом Кэрол. А эта комната в зеркале — комната между ее миром и моим.

Теперь я разгадала тайну. Если смогу попасть в ту комнату — останусь с ней, в ее мире. Единственный вопрос — как пройти сквозь зеркало?

Я понимала: чтобы войти в ту комнату, надо преодолеть зеркало. Это я пыталась сделать следующие четыре года. Подходила к зеркалу вплотную — и удивлялась, почему же не прохожу сквозь него?

Напряжение моей внутренней борьбы становилось невыносимым. Я умела произносить слова, но хотела общаться. Хотела что-то выражать, о чем-то рассказывать. Было так легко поддаться тревоге — снова потеряться, забыть о себе и обо всем, что меня окружает.

Я плакала и отчаянно заглядывала в глаза Кэрол в зеркале, пытаясь понять, как мне вырваться из своей внутренней тюрьмы. В отчаянии я начала причинять себе боль — била себя по лицу, кусала, дергала за волосы. Впрочем, переплюнуть мать мне так и не удалось — она била больнее.

Со временем я пришла к выводу, что пройти в мир Кэрол мне мешает то сопротивление, которое я чувствую прямо перед тем, как упереться в зеркало. Теперь, задним числом, понимаю, насколько это было верно. Какое-то неконтролируемое внутреннее сопротивление удерживало меня и не давало мне выйти в мир.

Я залезала в шкаф и сидела там, съежившись. Закрывала глаза и изо всех старалась избавиться от всех чувств, напоминающих о моем существовании, чтобы хотя бы в собственном сознании попасть в мир Кэрол. Меня злила всякая необходимость выходить из шкафа — сходить в туалет, поесть, принять участие в каких-нибудь семейных делах (обычно я убирала разбросанные вещи, это была моя основная роль в домашнем хозяйстве). Короче говоря, мне мешала сама моя человеческая природа, само физическое существование.

Во тьме шкафа я обрела Кэрол в самой себе.

Кэрол — это все, что нравится людям. Кэрол много смеется. Кэрол заводит друзей. Кэрол приносит что-то домой. У Кэрол есть мать.

К удовольствию моей матери, Кэрол вела себя относительно нормально. Улыбаясь, смеялась, была милой и приветливой — и стала безупречной танцующей куколкой как раз вовремя, чтобы оправдать предсказание мистера Уиллоуби: «Приходите через пару лет».

А Донна тем временем исчезла. Мне было тогда пять.

Я ненавидела называть по именам — всех, включая и себя. Никому никогда не говорила, что мое настоящее имя Кэрол, а все остальные — это люди, которые ей встречаются. Боялась, что, если выдам тайну, утрачу доступ к миру Кэрол. Только так я могла освободиться из своей внутренней тюрьмы. Я создала себе «внешнее я», оторванное от «я» настоящего, все еще раздираемого искалеченными чувствами. Скоро это стало не просто игрой — это стало моей жизнью, и, отвергая все проявления своего эмоционального «я», я должна была отвергнуть все проявления Донны. Со временем я потеряла Донну и снова оказалась в ловушке, теперь уже на новый лад. Кэрол жаждала недостижимого — приятия окружающих. Для этого она вышла на сцену. Уилли — другое мое лицо, обращенное к миру и воплощающее полный самоконтроль, недвижно сидел в зрительном зале. А Донна все пряталась в шкафу. Когда мне было двадцать два, в поисках себя я снова залезла в этот шкаф и закрыла дверь.