Вячеслав Фетисов - Овертайм

Ознакомительный фрагмент

То есть я совершенно не имел понятия, кто там играет и как. Наши суперсерии, эти рандеву в Канаде давали единственное представление об игре североамериканцев. Я считал, что никогда не выглядел против них плохо, а по статистике на чемпионатах мира больше всего очков и голов я набрал именно в играх против канадцев.

ЛАДА: Я думаю, в то время не было ни одного советского хоккеиста, который бы не хотел поехать и попробовать себя в НХЛ. Когда началась вся заваруха с отъездом Славы, мы про деньги вообще ничего не знали: какие могут быть там контракты? Какие суммы?

Одни называли тысячи, другие — сотни тысяч. Некоторые говорили про миллионы. В Москве мы не представляли, что означают такие деньги. Когда Слава подписал свой первый контракт с «Нью-Джерси», он оказался в то время одним из самых высокооплачиваемых защитников в Лиге. А уже через два-три года суммы контрактов быстро взлетели. В Лигу начали входить новые команды, телевидение стало подписывать контракты с клубами. Слава Богу, что сейчас молодые ребята могут зарабатывать приличные деньги, все же у хоккеистов слишком короткий отрезок времени, когда они в состоянии обеспечить будущее для себя и своей семьи. Но тогда, в конце восьмидесятых, в Москве о деньгах говорилось в последнюю очередь, речь прежде всего шла о престиже. Надо знать систему, в которой Слава вырос, надо знать судьбы спортсменов, которые в его возрасте уже были вычеркнуты из спорта, а Славе исполнилось в тот год тридцать.

Люди, которые прошли школу ЦСКА, не умеют проигрывать. Они всегда номер один, самые лучшие. А Слава даже среди них — уникальный случай. Мы с ним дома играем в нарды, и если я выигрываю, у нас нарды летят со стола во все углы. В карты если проиграл, лучше к нему не подходить. В Ялте была такая история. Мы с ребятами сели за карты. Слава, я, Мышкин и Саша Скворцов с женами. Играли вшестером в «дурака», жены против мужей. Кто продует — лезет под стол, кукарекает три раза. А какой в гостинице стол? У Скворцова жена была немелкой комплекции. У меня рост тоже хороший, и лазить туда было нелегко. А они нас буквально обдирали. Мы только успевали ползать под столом и «кукареку» кричать. Наши мужья предлагают: «Кукареку» — это уже неинтересно. Давайте, кто проиграет, будет выходить на балкон и кричать три раза: «Я дурак» или «Я дура». Начали играть, и мы выигрываем! Мало того, что игра прекратилась моментально, — кто-нибудь вышел на балкон или даже открыл окошко, чтобы покричать? Нет. Мы сидим, я говорю: «Так, ребята, в чем дело? Вы выигрывали, мы честно лазили под стол и кукарекали. А теперь вы должны выйти на балкон. Можете даже не выходить, я вам открою форточку. Даже не кричите, скажите тихим шепотом, даже не три раза, а по разочку, но пусть каждый скажет, что он дурак». Они это сделали? Нет. Они с нами разругались, хлопнули дверью и ушли из номера. Утром вышли на пляж и никто с женами не разговаривает! Я у девчонок спрашиваю: «Ну и как?» — «Спали хорошо, — говорят, — но на разных концах кроватей». А были бы разные комнаты, спали бы в разных комнатах. Точно не скажу, но, думаю, до вечера ребята дулись. Тяжело приняли проигрыш в карты, а представьте поражение на льду?

Для Славы поехать в НХЛ — это возможность доказать себе в первую очередь, что в его силах сыграть и там на высоком уровне. Тогда же американские газеты писали: кого обыгрывают русские? Когда сборная Канады или Америки приезжает на чемпионаты мира, это дети из колледжа, то есть игроки-студенты, не профессионалы, не игроки Лиги. А вот если бы собрались все игроки Лиги, то русским нечего было бы делать. Конечно, и эти высказывания, которые до нас доходили, невероятно задевали самолюбие мужа. Ему хотелось попробовать себя в НХЛ, ему хотелось почувствовать, узнать американский хоккей. Славе, повторю, было уже тридцать, не мальчик, который едет и ничего не знает. Он прекрасно понимал, что у него осталось совсем немного активных лет на льду и пора уже было решать, что делать дальше.

Сейчас я думаю, что, когда руководство Спорткомитета почувствовало, что на нас есть большой спрос, а в связи с новой политикой рано или поздно придется хоккеистов отпускать, они решили заработать большие деньги на наших договорах. В это время уже появился «Совинтерспорт» — фирма при Спорткомитете, занимающаяся западными контрактами советских спортсменов. У спортсмена тогда никто не спрашивал, сколько ему платить. Сколько хотели, столько нам и отдавали, остальное оставляли себе. Не знаю, главная ли это была причина нашей свободы или нет, но, думаю, такой расклад имел место. «Совинтерспорт» считал хоккеистов хорошим товаром. Я не в курсе, как оно на самом деле оказалось для советских спортивных чиновников, но хоккей действительно мог стать отличным бизнесом. Но не стал по многим причинам до сих пор, и прежде всего потому, что грамотных людей не нашлось, а попытка работать по-советски результата, естественно, дать не могла.

Мое первое знакомство с «Совинтерспортом» — это отдельный рассказ. Забегу немного вперед. После чемпионата мира 1989 года меня с Игорем Ларионовым пригласили товарищ Никитин и товарищ Галаев, который в то время возглавлял, да и сейчас вроде возглавляет эту фирму. Сначала Никитин (он был, по-моему, заместителем начальника) вел с нами долгую беседу, рассказывал, сколько мы можем заработать, пересчитал нам доллары на рубли — огромные получились деньги. Мы сказали, что потрясены, но сколько это будет в реальных цифрах, сколько будет записано в контракте, который «Совинтерспорт» собирался подписать вместо нас с клубами НХЛ? Никитин замялся. «Вы же знаете, — говорит он, — что у нас спортсмены не могут получать больше, чем посол Советского Союза. (А посол получал тогда около тысячи долларов в месяц. Следовательно, все, что выше этой цифры, перечислялось в «Совинтерспорт», а оттуда уже в Спорткомитет.) Но ввиду того, что у вас большие заслуги перед Родиной, вам разрешено получать десять процентов от контракта». Мы с Игорем посмотрели друг на друга: «Что-то мы не поняли? Что значит десять процентов?» — «Как что? Видите, у нас инструкция ЦК партии о том, что новые сейчас веяния в стране. О том, что спортсменов нужно отпускать. Но нам негласно дали указание, что плодить миллионеров мы не имеем права». Я говорю: «Ну а почему не пять, почему не пятнадцать, не двадцать процентов? Почему десять?» — «Мы считаем, что это оптимальная цифра». Мы с Игорем снова переглянулись и заявили, что не согласны. Никитин позвонил Галаеву.

Пришел Галаев, и опять началось то же самое: только теперь уже начальник стал рисовать нам светлое будущее — сколько у нас будет денег, если их перевести в рубли, сколько можно будет на них купить «Жигулей», «Волг»… Но мы все это уже слышали. Тогда я его остановил и сказал: «Я отыграл тринадцать лет за национальную сборную, отдал все силы, что у меня есть, своей стране. И думаю, что мне не стыдно за то, как я выступал. Я считаю, что тот контракт, который мне предложат в «Нью-Джерси», я в состоянии сам подписать, сам распоряжаться своими деньгами». Никитин и Галаев начали смеяться, махать руками: «Ну вы и шутники». — «Тем не менее, — говорю я, — таково мое мнение. Игорь меня поддерживает». Товарищи Никитин и Галаев поражены: «А как же государство, которое вас вырастило?» Начали пересчитывать, сколько человеко-часов было затрачено для того, чтобы нас вырастить до заслуженных мастеров спорта. У них, кстати, заранее все раскладки были, посчитали, говорят: вот посмотрите, сколько государство на вас затратило. Я в ответ: мы отработали все эти человеко-часы, а компенсация клубу за нас должна быть помимо контракта. Я в то время понятия не имел, как делается подобная бухгалтерия. Просто я логически рассуждал, что контракт игрока должен быть для игрока, а любая компенсация, то есть трансфертные деньги, — это уже контракт с клубом НХЛ. По какому-то наитию так и сказал: «Это ваши проблемы, и решайте их с руководством НХЛ». Они опять стали смеяться: «Ребята, вы с Луны свалились, откуда вы такие взялись?» В итоге они расщедрились до двадцати процентов и на прощание заметили, что если мы будем продолжать ерепениться, то вернемся опять к десяти. Вот такая она была — моя первая встреча с «Совинтерспортом». Была еще одна, но короткая, больше я с представителями этой организации в Москве не встречался.