Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

доставался причал на Красной пристани, окрещённый «простойным». На виду портофлотовского начальства внушительные размеры крановой части, рулевая рубка, надстройка и палуба, по мнению капитана, должны создавать вид эсминца, вот-вот отходящего в дозор. Потому малочисленная вахта хлопала дверьми, маячила и мельтешила в сколь можно охватываемых местах. Подкрашивалось крашеное и подмазывалось смазанное, машинные капы были открыты, и через них тарахтела стояночная динамка. Снесённый к тому времени забор не мешал гуляющим горожанам любоваться рекой. Из общей картины не мог выпасть серый наш мастодонт с достойно поднятым серповидным гаком.

Из новой команды интересным по виду и судьбе был один шестнадцатилетний Сашка. Свои года он превосходил ростом, плотно накачанной фигурой. Умом взял не столь, жил одним днём. При этом нагл, весел и ясен постоянно симпатичным круглым лицом.

По его словам, махнул рукой на ставшую чужой мать с её новым мужем. Впрочем, ничуть их этим не огорчая. Сумел-таки прикатиться безбилетным из Курска в Архангельск, зная одно – там море. Бродяжить тогда никому не позволялось.

Дома от него отказались, а для приютных домов всеми статьями не подходил. Милиция ведала, куда таких пристроить.

Пришлось отделу кадров изобрести новую должность: ученик матроса-моториста, к полному, счастливому его удовлетворению. После камбузного питания парень посвежел. Быстрее азов профессии усвоил весь непечатный её жаргон в ужасной смеси с ранее приобретённым. В затасканном подаренном тельнике этот уже басящий ребёнок поднимал одним своим видом настроение. Большего мы с Сашка и не спрашивали.

Вскоре он сошёлся пылкой дружбою с одним обормотистым матросиком. Удачно устроенная жизнь дала опасную невидимую трещину. Некоторыми вечерами стал ученик пропадать и возвращаться, когда светало. Общая матросская каюта наполнилась всевозможными предметами из разряда сараюшного хлама. Владелец сидел средь разбросанного ещё яснее прежнего, брякая на игрушечном облупленном пианино узнаваемое попурри.

Не дожидаясь появления в его руках вещицы, тянущей года на три, я прижал матроса Генку к переборке коридора надстройки. Окончательно струхнувшего «рогатого» потащил в машинное подземелье. Освещение его за ненадобностью выключалось. Дневной свет падал через капы ровным прямоугольником, переходя в почти ночные сумерки в углах огромной стальной коробки. Убедившись, что эффектов для дознания больше чем достаточно, приступил к следствию.

– Скажи-ка, откуда у Саньки вещички?

Генка, не сыграв для приличия простодушного удивления, сразу раскололся: – Так, от скуки несколько сараек проверили у куркулей. Это отдавало правдой, потому что тащить умели и любили разные хозяйственные мужички. Представителей целого явления в политсистеме прозвали несунами. Злость на беспутного, жалкого сейчас Генку прошла. Комкая нашу беседу, поправил воротник его куртки, развернул, поддав под зад «фавориту луны». Пока он искал трап наверх, хватило времени и для напутственных слов. С тех пор Сашок ни на моих, ни на других суточных вахтах не пропадал. В десятом часу вечера заваливался в койку, сохраняя и спящим всё то же удовольствие от жизни. Вот такая вышла услуга правопорядку среди прошедших мечтаний ему служить.

В сыреющем осеннем воздухе означились вдруг для меня перемены. Кто б мог подумать, что мне предложат подать документы на визу?! Хотя, если порассуждать, мотористов в стенах училища готовили лишь для пароходства. Прижало с кадрами (флот рос бурно) – вспомнили о растерянном выпуске, который единственно представлял я. Пока собранные бумаги проходили долгий срок рассмотрения, подошла пора прикола, то бишь зимней стоянки. Флагман с счастливой цифрой на рубке ушёл на ремонт в «Красную кузницу». Мы же остались у привычного причала. Начиналось тоскливое отстойное прозябание. Камбуз свернули, марафет был отставлен. Всё приобрело реальные черты зимовки. Из двигателей и системы охлаждения спустили воду. Началась борьба за скупое тепло в промерзавшем насквозь корпусе плавкрана. Вахты неслись теперь у котелка. При ровном, тихом гудении пламени хорошо думалось и грустилось. Другим нравилось погрустить иначе, особенно в ближайшие дни после получек. Благо угловой магазин на улице второго Карла – торговал питейным товаром порока до самого закрытия. По уставу, оставленному Петром Великим, предписывалось «моряку не буйствовать в кабаке, якшаясь со всякой сволочью, а взять бутылку и идти на корабль, чтоб распить оную со товарищами». Давно уж подобное наставление было заменено другим: «Проносить на борт и распивать спиртные напитки категорически запрещается». Но Петрово слово крепко довлело через века. Я же, приняв на твёрдую веру всё, что было сказано на уроках незабвенным Михаилом Васильевичем, отказывался от искушения. Стоял вахту, как им заповедовалось: на ногах.

Посвящённый мной в несложные тонкости обслуживания котла, гордый доверием, Сашка теперь бдил у него. Понимая состояние юной души, я редко являлся с проверкой, пропадая в нашей шумной столовой команды. Само собой, по трезвянке.

Вот как-то вечером открылась входная дверь, и вместе с морозным воздухом по коридору несколько испуганно прошла стройная девушка в сопровождении старпома. Этот человек был неприятен. Бегающие глаза, начинающаяся лысина сами не могли портить, но к ним прибавлялись какие-то блудливые, наверное, липкие, мокрые губы. Явно чем-то порченым отдавало от его лица.

Посторонний женский пол стал появляться с приходом сладострастника на несчастной «четвёре». Он сносил прямые насмешки над собой с хитрым равнодушием, поглаживая белый топ макушки. Словом, тот ещё гусь.

Через несколько минут, заглянув в наше обиталище, он позвал меня в каюту. Начальство есть начальство, и, кроме того, «мимолётное видение» обдало меня редким чувством узнаваемости близкого, такого же, как сам, создания. Девушка сидела, не раздев пальтишка, на диване и не казалась стеснительной от непривычной обстановки. Напротив, в ней была волнующая раскованность красивой девчонки, которая знала в жизни нечто большее, чем полагалось в её лета. С клоунской простотой гостья рассматривала меня, тогда как старпом просил сходить, не в службу, а в дружбу, до известного угла за коньячком. Я не отказался только потому, что она опередила, сказав с обезоруживающей логикой:

– Хочу пойти по такому интересному делу с ним. Хочу! – И как-то легко, артистично встала на свои точёные ножки в коричневых сапожках.

Теперь я не принадлежал себе, ибо коснулась меня тайна сближения человеческих душ. Мигом спустился в каюту, переоделся и, поднимаясь в надстройку, увидел её ожидающей.

Вышли на палубу и по сходне вступили на мглистую, пустынную к этому часу набережную. Как она угадала во мне джентльмена? – не знаю. Я почувствовал её преображение по тому, как расспрашивала и говорила. Да, точно совсем отличающаяся от той, сидящей на диване, пусть и с незащищённой бедовой судьбой. Короткий путь мимо здания – памятника хрущёвским совнархозам. Переход через отшлифованную машинами до скользкости Павлиновку, где бережно взял её под локоток – и мы у цели.

В коньячном выборе нет