В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

оставляя на верхушке несколько веток. Ветки топорщились в разные стороны, словно хватали неуклюжими колючими лапами знойное солнце, и оно прозрачными каплями смолы проступало на обнаженном теле шеста.

В колхозе построили пожарный сарай с каланчой. Там вначале дежурил глухой дед Степан Ипатов. Он начистил до блеска единственную каску, смотал в кольцо брезентовые шланги и повесил их на стене, Выставил у каланчи огромную водовозную бочку, наполнил ее водой. Но делать было нечего. Старик замкнул сарай на ключ и больше там не показывался. Каска вновь почернела от времени, шланги покрылись пылью, а у бочки ежедневно плескались ребятишки, да иной раз нерадивая хозяйка, не желая спускаться к пруду, брала из нее ведерко воды для поливки огорода.

А шест гулял и гулял от двора к двору, напоминая хозяевам, что стоит зной, что могут возникнуть пожары и что двор, отмеченный смолянистым шестом, отвечает в этот день за сохранность строений на улице.

Любка увидела шест рано утром, когда собралась на поле. Она вернулась в дом и крикнула с порога:

— Шест у двора! Сегодня дежурим!

Мать удивленно развела руками:

— Как о радости возвестила! Шест у двора — значит, бессонная ночь. — И продолжала ворчливо: — День-деньской на поле маешься, а тут еще ночь! Зной стоит с самого Первомая, земля в трещинах, а тут еще на улице зернохранилище поставили… Говорила я тогда: не надо на нашу улицу зернохранилище — ребятишки за ним с папиросками прячутся… Шест! И когда ты, Любка, у меня поумнеешь!

— Не одни мы! Завтра вон шест перейдет к Трофимовым… Они постарше тебя, да дежурят! А зернохранилище на месте поставили: ближе к воде, не сгорит!

— И тут ты ничего не понимаешь! Да от воды-то зерно сыреет… Хозяйка! Сколько тогда в правлении ругались! Иди уж, опоздаешь!

Когда Любка спустилась к пруду, от берега отчаливала большая лодка.

Девчата на лодке махали руками, кричали что-то. Любка до боли закусила с досады губы: опять она опоздала! Теперь придется ждать, когда лодочник вернется и будет еще долго возиться на берегу, только чтобы позлить ее. Однако ей ничего не оставалось делать, как сесть на камень и следить за лодкой.

Вода была тихой. С одной стороны на крутом берегу стояли над прудом хмурые сосны, с другой, огибая пруд, широким полукружием раскинулось село, а прямо чернела пойма. К ней и направлялась лодка, к их полю, где нынче впервые посеяли турнепс.

Из-за темного сосняка вставало большое солнце, и сразу же каждый его луч разбивался на мелкие осколки и нырял в воду.

«Интересно, кто будет сегодня на тракторе? — подумала Любка, вздохнула и с силой бросила попавшуюся под руку гальку. На тихой воде пошли круги, как золотые обручи. — Хорошо бы Тошка… — подумала еще девушка и передразнила себя: — Хорошо бы, хорошо бы! А что хорошего оттого, что Тошка? Ну, Тошка! Будешь опять глаза на него пялить! Второй год пялишь, а он взял да и женился!»

Любка швыряла в пруд гладкие, обглоданные волной гальки одну за другой, злясь на все: на то, что тракторист Антон Пьянков женился, что опоздала на работу, что лодка, доплыв до середины пруда, казалось, застряла на воде, как во льдах.

— Хватит! — сказала она себе. — Весь берег в воду с горя не опрокинешь! — И поднялась. — Эй, вы! Примерзли! — крикнула она девчатам.

— Что, Люба, отстала? — раздался сзади мужской голос. С горы спускался Антон с веслами на плече. — Попроси меня, я тебя живо на своем дредноуте на поле доставлю!

Парень улыбался. Из-под козырька фуражки свисал на лоб светлый кудрявый чуб, ворот клетчатой голубой ковбойки был расстегнут и открывал косячок смуглой сильной груди. Она сердито отвернулась:

— Вот еще, просить тебя буду!

Антон закинул в лодку весла, отвязал ее от причала и уже без улыбки сказал:

— Ну, садись, что ли!

Любка вошла в лодку и, сердясь за то, что уступила, что не могла не уступить, проворчала:

— Молодая-то приревнует…

— К тебе?! — удивился парень и, глядя на Любку во все глаза, с силой ударил веслами. Лодка рванулась вперед и замерла. С поднятых весел звонко посыпались в воду капли.

— Греби, что остановился! — прикрикнула оскорбленная девушка. — Этак с тобой до покрова на поле не попадем… Что же, я такая, что и приревновать ко мне нельзя?

Антон все еще ошалело смотрел на нее, словно увидел впервые.

Высокая, гибкая, с мелкими черными колечками волос вокруг лба, как в венце, Любка была красива. Синие глаза ее смотрели сердито, почти со злобой.

Антон растерянно прошептал:

— Да когда же ты… Как же это?..

Еще недавно она бегала по улице босиком, неуклюжая, длиннорукая и большеротая, как птенец. Он и не заметил, как она выросла, как все в ней стало осмысленным, как длинные руки превратились в сильные и ловкие, с ямочками на локтях, а губы налились, и рот уже не казался большим.

— Греби! Лодку-то у тебя приколотили, что ли, к волне? — напомнила Любка.

Антон отвел от нее глаза и взмахнул веслами.

Девушка могла теперь смотреть на него сколько угодно.

«Ах, Тошка, Тошка! — думала она. — Зачем ты только поехал на эти курсы трактористов! Работал бы, как раньше, прицепщиком! А то вот вывез из города свою кралю на посмешище всего колхоза!»

— Что же ты Клавдию-то нашей работе не обучишь? — спросила она тихо.

Антон бегло взглянул на девушку и отвернулся снова.

— Не хочет она… — помедлив, ответил он. — Она на машинке в городе печатала… Та-ак чеканила, только стукоток шел! А у нас машинки в колхозе нет… ну и сидит… На поле не хочет… Думал я корову покупать, и корову не хочет… В город меня тянет… На машинке она чеканит, как из пулемета!

Любка притихла: «Может, и лучше, если уедет Тошка из колхоза, не будет мучить мои глаза…» И, опять не овладев собой, спросила сердито:

— И как, думаешь ехать?

— Не знаю… может, так, а может, этак…

— Хорош ответ! — рассмеялась Любка. А хотелось ей сказать ему, чтобы не уезжал, что давно, еще когда девчонкой за мячом по улице бегала, заметила она его себе на погибель.

Продолжая тихонько смеяться, сказала:

— А мне сегодня ночь не спать — шест у двора… Повеселимся хоть с девчонками… — И мысленно спросила: «Может, придешь?», а вслух добавила: — Ну и ребята, конечно, придут, это как водится!

Антон не сказал, что придет. Он рассеянно переспросил:

— Шест у двора? Вон как, уже шест пошел, а мы еще букетировку не кончили…

«Букетировка»! Слово-то какое! Выдумают же люди!» — подумала Любка и внимательно посмотрела на