Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века - Максим Николаевич Жегалин

Сентябрь

Блок в сердцевине травли. Интеллигенты не могут простить ему Христа, ведущего за собой большевиков.

«Смотрите, какая у него виноватая спина», – говорит один профессор и показывает на Блока, который пришел послушать выступление Любови Менделеевой.

17 сентября Зинаида Гиппиус встречает Блока в полупустом трамвае, видит его длинное желтое болезненное лицо.

– Подадите ли вы мне руку? – спрашивает Блок с усилием.

– Лично – да. Но только лично. Не общественно.

Блок целует руку Гиппиус.

– Благодарю вас. Вы, говорят, уезжаете?

– Тут или умирать, или уезжать. Если, конечно, не быть в вашем положении.

Блок долго молчит, потом особенно мрачно и отчетливо произносит:

– Умереть во всяком положении можно.

И вдруг добавляет:

– Я ведь вас очень люблю.

Гиппиус долго молчит.

– Вы знаете, что и я вас люблю.

«Голод, тьма, постоянные обыски, ледяной холод, тошнотная, грузная атмосфера лжи и смерти» и, главное, невозможность что-либо с этим сделать заставляют Гиппиус, Мережковского и Философова всерьез задуматься о бегстве. Как это сделать – непонятно. Из страны никого не выпускают, неизвестно, что происходит в соседнем городе. Гиппиус уверена, что в Европе понятия не имеют о том, что творится в России. Бежать нужно хотя бы для того, чтобы обо всем рассказать.

Игорю Северянину повезло: эмиграция стала для него неожиданностью. Став королем поэтов, он тут же отправился в Эстонию, на дачу. После подписания Брест-Литовского мира Эстония оказалась под оккупацией Германии. Северянин застрял в поселке Тойла на берегу Финского залива, в Россию он больше не вернется.

Меж тем в сентябре Советом народных комиссаров принято постановление, разрешающее расстреливать всех «прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». Политика террора становится официальной.

В сентябре же по инициативе Горького открывается издательство «Всемирная литература», цель которого – перевести и издать лучшие произведения мировой литературы. Для многих поэтов и писателей работа в издательстве становится главным способом выживания. Работает здесь и Гумилев: вместе с Михаилом Лозинским он руководит французским отделом.

Октябрь

Корней Чуковский переводит с английского и тоже служит во «Всемирке». Переводить и редактировать тексты приходится день и ночь, все заработанные средства уходят на содержание жены и троих детей. Однажды Гумилев открывает дверь своей квартиры и находит Чуковского лежащим без сознания: он упал в голодный обморок.

Чуковский приходит в себя уже на кровати, перед ним – старинное, покрытое матовым золотом блюдо и тончайший ломтик глиноподобного хлеба на нем. Гумилев сервировал блюдо со свойственной ему элегантностью.

В начале октября поэта Каннегисера расстреливают. Одновременно с этим расстреливают каждого десятого из арестованных по делу Урицкого. Баржи с трупами топят в Финском заливе. Среди арестованных и, возможно, погибших Юркун, освобождения которого безуспешно добивается Кузмин.

           Баржи затопили в Кронштадте,

           Расстрелян каждый десятый,

           – Юрочка, Юрочка мой,

           Дай Бог, чтоб Вы были восьмой.

Меж тем Маяковский дописал «Мистерию-буфф» – «героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи». В начале октября он читает пьесу актерам Александринского театра, надеясь поставить ее в день годовщины Октябрьской революции.

«Товарищи, мы знаем Гете, мы знаем Пушкина, разрешите представить крупнейшего поэта современности Владимира Владимировича Маяковского!» – объявляет Мейерхольд. Крупнейший поэт встает за кафедру и начинает читать.

Актеры в шоке: происходит то, чего все боялись – большевики приходят в театр! Кто-то крестится, кто-то незаметно выходит из зала, все растерянно молчат, боясь открыто протестовать. Особенно актеров смущает богохульство, вольное обращение с религиозными темами. Что делать?

Представителю труппы приходится максимально деликатно оправдываться – «такую интересную, насыщенную современностью пьесу старейшему театру не поднять, и для ее исполнения необходимо найти таких же молодых и современных актеров, как и сам автор». Маяковский иронично улыбается.

Ставить пьесу отказывается и московский Камерный театр Таирова, в итоге мистерия будет поставлена в Петрограде, на сцене Театра музыкальной драмы. Актеров набирают по объявлению:

Товарищи актеры! Вы обязаны великий праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским.

Режиссирует Мейерхольд, декорации строит Малевич. Все разваливается, работники театра вставляют палки в колеса: закрывают двери, прячут гвозди, отказываются раскрашивать и клеить афиши. Маяковский суетится: дает актерам советы, вмешивается в режиссуру, красит афиши сам и репетирует роль Человека просто.

Ноябрь

7 ноября – первая годовщина переворота. Часть актеров куда-то пропадают, Маяковскому срочно приходится учить еще и их роли. Декорация напоминает глобус. Кубические фигуры загромождают сцену. Одетые в серые комбинезоны актеры движутся ритмично, изображая новый мир. Над сценой висит Маяковский, громогласно читает текст.

Постановка производит странное впечатление: все кажется каким-то натужным, вымученным. Почему футуристы решили, что они – искусство нового мира? Пролетарии и крестьяне, кажется, ничего не поняли. Впрочем, присутствовавший на спектакле Блок пишет, что точно не забудет этот день.

Не забудут этот день и Андрей Белый с Маргаритой Сабашниковой. В годовщину революции они идут на Красную площадь: толпы народу – все голодные, все в лохмотьях, но в глазах, как ни странно, есть какая-то надежда. Здания украшены красными материями, футуристическими плакатами. В небе летают аэропланы. Вдруг из-под небес, будто бы белые голуби, летят тысячи бумажек. Андрей Белый и Сабашникова поднимают бумажки с земли и читают призывы «резать буржуев».

Вызывающе яркие афиши на домах проспекта 23 октября (так теперь называется Невский) сообщают об открытии Института живого слова. Афиши эти видит хорошенькая поэтесса Ирина Одоевцева и тут же записывается на занятия в институт, о котором еще ничего не известно. Одоевцевой 23 года, она любит наряжаться, носит на голове бант и читает Ахматову.

Через несколько дней Одоевцева приходит на первую лекцию – зал набит людьми, которые хотят научиться писать стихи. Учить будет Гумилев, но пока он опаздывает. В зале шепчутся – Одоевцева мгновенно узнает всю биографию Гумилева (от африканских путешествий до женитьбы на Анне Энгельгардт). Наконец является ОН. Именно «является» – в приходе Гумилева есть что-то театральное, почти магическое. На нем оленья доха и ушастая шапка, в руках пестрый африканский портфель – Гумилев кажется существом с другой планеты. Одоевцева смотрит на него и поражается тем, как он некрасив. Мэтр начинает читать.

«Поэзия такая же наука, как, скажем, и математика!» – Гумилев говорит торжественно, с жестами. Слово «поэт» он произносит как «пуэт», подчеркивая его значимость. В какой-то момент он садится на стул, вытягивает ноги, и все присутствующие видят, что он пришел в дырявых сапогах. Заканчивая лекцию, Гумилев советует ученикам прочитать одиннадцать томов натурфилософии, чтобы хоть что-нибудь понять о поэзии.