Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

В Улан-Баторе автобусы нередко переполнены, и я спросил, почему же нет извозчиков, ведь коней много, дороги гладкие, ухаживать за лошадьми для монгола не проблема. Ответ был строг: «Извозчики были – китайцы, но китайцев выслали, а монгол работать извозчиком не будет».

Памятник вождю монгольской революции конный. Красивая лошадь, всадник высоко поднял руку, довольно тонкую и вся его фигура какая-то интеллигентная. А перед зданием библиотеки массивный памятник Сталину. Грузная и неинтеллигентная пешая фигура вождя народов во весь рост, с раскосыми глазами. В Историческом музее портрет самого знаменитого монгольского всадника Чингисхана висел не на почетном месте, а в маленьком зальце. Такая была политика.

Во время моего пребывания в Улан-Батор приехал экс-чемпион мира по шахматам Макс Эйве. Он совершал путешествие от Амстердама до Тихого океана. Эйве дал сеанс одновременной игры в Университете. Там я познакомился с заведующим кафедрой физкультуры генерал-майором. В петличках у него были сабельки. Стало быть, кавалерист; все нормально, подумал я. Генерал задал мне неожиданный вопрос: «Скажите, а Эйве эпрэй?». Я не сразу понял. Мне показалось, что генералу было приятно услышать, что Эйве настоящий голландец.

Неподалеку от входа в гостиницу на обочине проезжей части стоял оригинальный знак – лошадиная голова, перечеркнутая по диагонали. Лошадям по дороге проезд запрещен. Всадник рысью приближался к знаку. Одной рукой он держал бидон. Наверно, ехал покупать кумыс. Зыркнув на знак, он, не останавливаясь, немедля переехал с проезжей части на тротуар, где нет запрещающего знака. Сделал он это легко и просто, будто играл блиц.

В Монголии шахматы испокон века народная игра. Правила монгольских шахмат исторически древнее ныне повсеместно принятых. Любители шатар – монгольских шахмат – нередко искусны. Однажды организовали партию по телефону мастера из Улан-Батора со старым умельцем, кочевавшем далеко от столицы. Играли по современным правилам. Старик не подкачал, и партия закончилась вничью.

Языкового барьера я не чувствовал. По радио звучала монгольская речь, но музыка часто европейская. Шахматисты, с которыми я общался, владели русским, одеты были как москвичи. Однако когда мы с Намжилом были в Историческом музее, он с восхищением смотрел на старинный экспонат – туфли с загнутыми вверх носками, расшитые жемчугом. Казалось, что не прочь бы такие надеть. Между прочим, Намжил, побывав на Олимпиаде в Израиле, когда наша команда не поехала туда по политическим мотивам, рассказал мне о стране немало интересного. Монгол рассказывал еврею о кибуцах – занятная картина. Встречались нередко монголы, одетые в дели. Это что-то вроде халата. Иногда дели украшал ромбик – значок об окончании Университета. Наперекор Киплингу Запад сближался с Востоком.

В свободные часы я написал несколько статеек о шахматах в монгольскую газету. Зайдя в бухгалтерию редакции за гонораром, обнаружил, что тугриками командуют три девушки. Каждая сидела за своим столом, и еще был столик, на котором стояли три электроплитки. В трех кастрюльках варилось мясо. Приближался обеденный перерыв. Испокон веку скотоводы – мясоеды. Мне рассказали, что у всех студентов есть кочующие со стадами родственники. Они помогают студентам бесплатным мясом. Зимой в Улан-Баторе холодно, морозильник и холодильник не нужен, если есть балкон. В стране прекрасные возможности для рыбной ловли, но монголы раньше рыбой пренебрегали.

Мне случалось обедать в столовой, где охранник требовал у монголов пропуск, а у людей с белой физиономией пропуска не спрашивал. Выглядело это довольно неприятно.

Намжил пригласил меня на обед домой. Я не делал попыток овладеть монгольским языком, но запомнил, что архы – это водка. И что после водки хорошо есть мясную лапшу. Супруга Намжила за столом с нами не сидела. Я постеснялся спросить о причине. Она угощала, а потом принесла внучку. Мне чудесная малюсенькая девочка очень понравилась, но она, поглядев на мою белую физиономию, испугалась и заплакала.

Крепко запал в память простой эпизод. Я шел по безлюдной улочке, навстречу шла старенькая худенькая монгольская бабушка. Она поздоровалась, как принято в деревне. Сказала: «самбайну!». Здравствуйте, по-монгольски. И с такой добрейшей улыбкой, что на душе стало посветлее.

Сбор окончился, меня принял председатель Спорткомитета, вручил почетную грамоту. Я обратил внимание на то, что в его кабинете в углу стояла винтовка. Обыкновенная, трехлинейная. А участники сбора организовали прощальный ужин и подарили мне маленькую металлическую позолоченную богиню счастья – Майдар. Позолота почти слезла. Мне сказали, что богиня простояла в юрте уже 250 лет, что вывозить ее не положено. Однако когда товарищи провожали меня в аэропорту, они поговорили с кем надо, и оказалось, что можно. В моем доме Майдар успешно простояла еще сорок с лишним лет, напоминая мне о Монголии.

В сентябре 1970 года Всемирная шахматная олимпиада состоялась в ФРГ в небольшом городе Зиген. Там же прошел Конгресс ФИДЕ.

Фольке Рогард, двадцать один год возглавлял ФИДЕ, уходил, как говорится, на заслуженный отдых. Предстояли выборы нового президента и всего руководства, а также обсуждение и решение ряда важных вопросов.

Формирование команды для участия в Олимпиаде казалось делом несложным. Чемпион мира Спасский, экс-чемпионы Петросян и Смыслов, знаменитые гроссмейстеры Керес, Корчной, Полугаевский, Геллер, Тайманов – созвездие фантастическое. Однако у действующего чемпиона мира Спасского были свои представления, а у недавнего чемпиона Петросяна другие. Любой вариант из этого ряда гроссмейстеров давал все основания рассчитывать на традиционную победу, и меня, как начальника Отдела шахмат, больше беспокоило проведение Конгресса. В нем должен был участвовать председатель Шахматной федерации СССР Б. Родионов. Эту должность общественная. Всегда в Конгрессе принимал участие и консультант – работник Спорткомитета СССР, потому что именно ему и предстояло выполнять те или иные решения Конгресса. Я подал заместителю председателя Спорткомитета, курирующему отдел шахмат, соответствующую бумагу для оформления выезда делегации за рубеж и указал себя в роли консультанта. Но Виктор Андреевич Ивонин ссылался на то, что квота выездов ограничена и, несмотря на мою аргументацию, он считает мою кандидатуру условной. До этого у меня было несколько моментов, когда я считал его отношение ко мне неоправданно строгим. Я решился сообщить свои представления о моих правах и обязанностях председателю Спорткомитета С. Павлову и встретил поддержку. Неожиданно перед выездом Виктор Андреевич сообщил, что мне надо оформляться руководителем команды на Олимпиаду и руководителем делегации на Конгресс. Я позволил себе позу удивления. Дескать, как это получилось, что не совсем годился в консультанты, и вдруг гожусь в руководители? Виктор Андреевич легко и просто объяснил, что все течет и, следовательно, изменяется. Первый риф оказался пройден. Буквально накануне выезда обнаружился второй. Все участники, кроме меня, получили немецкие въездные визы. Почему мне было отказано – неизвестно. Я передал необходимые документы и полученную валюту на командировку всей команды П. Кересу и пожаловался на такой афронт начальнику Протокольного отдела Комитета Михаилу Степановичу Мзареулову. Он любил изображать из себя очень грозного начальника, любил шуметь, но почему-то ко мне неплохо относился. Он открыто говорил, что считает меня добрым человеком. Думаю, это преувеличение. Мне действительно очень симпатичны малые дети, и я сочувствую собакам, но ведь не в этом дело. Так или иначе, но Михаил Степанович схватил телефонную трубку и позвонил своему протокольному коллеге в Посольство ФРГ. Ответил другой сотрудник, сказал, что коллега в Германии, он поехал на свою свадьбу. И спросил, чем может быть полезен. Коротко говоря, визу мне дали в темпе. Я забрал обратно у Пауля Петровича Кереса документы и валюту, и 4 сентября вместе с командой прилетел во Франкфурт-на-Майне, совершив двухходовый перелет по маршруту Москва – Ленинград – Копенгаген на самолете Аэрофлота, и далее, после многочасового «отдыха», на капиталистическом самолете.