Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон

— Это мисс Харт! — раздался чей-то голос. — Цирцея Ромни!

Он принадлежал герцогине Аргилл, родственнице Гамильтона, и прозвучал из ближайшей к сцене ложи. Герцогиня со свойственной ей живостью кивала Эмме, которая никогда не видела ее до сих пор, и аплодировала ей изящными руками, затянутыми в перчатки.

По залу прошло движение, шепот и шушуканье, слова герцогини обошли весь зал. Потом все снова стихло. Под руками Эммы прозвучали первые аккорды лютни.

Играя, она искала глазами Гревилла. Она нашла его бледное, лихорадочно возбужденное лицо рядом с Ромни чуть ли не в конце зала. Улыбнулась ему. Чего он боялся? Она была совершенно спокойна и уверенна. Разве она пела не для него, ее любимого? И если она будет иметь успех и станет когда-нибудь прославленной певицей, если к ней потекут реки золота — всем этим она обязана только Гревиллу. И все, все положит она к его ногам, ему отдаст свою славу, свое богатство, свою душу. Ему, который пожертвовал всем, чтобы сделать ее великой. Тому, кто молча боролся и страдал, чтобы не дать запятнать грязью повседневности белые одеяния своего идеала.

Она любила его. Теперь уже не подчиняясь зову своей плоти, который бросил ее когда-то в его объятия. Теперь его любила ее душа. И она пела в твердом сознании этой высокой, светлой любви.

Успех был полным. Эмму вызывали снова и снова. Требовали от нее все новых и новых песен. Банти была забыта. Уэльс одержал победу над Неаполем. Герцогиня Аргилл послала Эмме свою карточку со словами горячего признания, Лорд Аберкорн просил, чтобы его представили ей. Ромни был восхищен и пылал желанием писать с нее святую Цецилию.

Когда она вместе с Гревиллом покидала Рэнюлэ, благородные дамы и господа толпились, окружая их, чтобы разглядеть ее вблизи. Гревилл не во всем соглашался с этим хором восторженных похвал. Он не был согласен с ее чрезмерно страстным исполнением, выходящим за эстетические рамки. Но он не только порицал ее, он находил и слова признания. Казалось, ее успех больше тяготил его, чем радовал. Он молча слушал ее, откинувшись на подушки в углу кареты. Дома она заискивающе пыталась поймать его взгляд, но он отвернулся. Он устал и замучен, ему нужен покой. Он заперся в своей комнате, но не спал. До поздней ночи Эмма слышала его беспокойные шаги.

Несчастье ожесточило его. Нужен целый ряд солнечных дней, чтобы вернуть ему былую силу и уверенность.

На следующий день мать принесла Эмме письмо от Галлини, Импресарио предлагал ей блестящий контракт, если бы она решила посвятить себя камерному пению. Ей предлагалась тысяча фунтов и ежегодный бенефис при двух публичных выступлениях в неделю. К письму был приложен договор, ей оставалось только подписать его.

Трепеща от счастья, она бросилась матери на шею. Плакала вместе с ней о былой нищете, радовалась ожидавшему их в будущем счастью. То, о чем она мечтала в дни юности, ради чего она работала и билась все это долгое время — теперь наконец пришло к ней. Она стала королевой самого прекрасного государства из всех, существовавших на земле. И вместе с тем спасительницей возлюбленного от мучений нужды.

С письмом в руках она полетела к Гревиллу поделиться с ним этой чудесной новостью, зажечь в его глазах огонь радости, который теперь никогда уже не погаснет. Через час она вернулась, шатаясь, бледная, потерянная.

Все было кончено. Гревилл наотрез отказал ей в своем согласии на этот контракт. Он напомнил ей об условии, которое поставил, прежде чем взять ее к себе. Она обещала не делать ничего без его разрешения. Это обещание она нарушила своим выступлением в Рэнюлэ. Она скомпрометировала его публично, в присутствии его семьи, всей аристократии, всего королевского двора. А теперь она хочет еще больше унизить его, превратить его в мужчину на содержании у любовницы? Сердце его обливается кровью при мысли, что он должен расстаться с ней. Но это неизбежно. Этого требует его мужская честь.

Все это она рассказала матери короткими, отрывистыми фразами, переодеваясь в простое платье, в котором приехала сюда после ссылки в Хадн. Она приняла решение. Она уходит. Ведь Гревилл будет несчастен, если она останется. Она отказывается от предложения Галлини. Кому она обязана постановкой своего голоса? Гревиллу. А теперь ничто не должно напоминать ей его. Никогда больше не станет она петь, никогда не прикоснется к арфе. Все, что он подарил ей, она оставляет, не берет с собой ничего, кроме нищенского хлама, который она привезла сюда. Она отказывается от всего, опять исчезает во мраке неизвестности, из которого вытащила ее несчастная судьба. Она забьется в какой-нибудь пригород Лондона, чтобы заработать на хлеб себе и своей семье шитьем, собственноручным трудом. Если у него — мужская честь, то и у нее есть своя, женская честь. Он должен понять, как он был несправедлив к ней. Что ей слава, деньги, красота, если он разлюбил ее? Ей тесно, она задыхается в этом доме. Ей нужно вдохнуть свежего воздуха, чтобы не упасть замертво!

Выхватив из шкатулки шитье, она бросилась из дома, не слушая увещеваний матери. И только когда она сидела уже в саду под деревьями и свежий ветерок овевал ее лоб, она понемногу пришла в себя. Ее все еще одолевали мрачные мысли. Чтобы отвлечься, она взяла в руки шитье и начала работать. Но она не видела стежков, возникавших под ее пальцами. Рябило в глазах….

Она не заметила прихода Ромни. Она увидела его, когда он уже стоял перед ней с этюдником в руках. Он, конечно, опять нарисовал ее. Навязчиво и бестактно он постоянно ловил ее новые позы, выражение лица и настроения. Должно быть, ему безразлична боль, разрывающая ее сердце. Именно это она ему и сказала.

Он пытался успокоить ее. Она права, что чувствует себя оскорбленной. Но что поделаешь, он таким создан. Все для него превращается в картины. Карандаш, которым он водит по бумаге, думает и чувствует за него. И только когда рука нарисует то, что видит глаз, начинает просыпаться его чувство. Не быть художником для него равносильно смерти.

И с Эммой ведь то же самое? Не любить — разве это для нее не смерть? А теперь из-за пустяка она хочет отказаться от того, что составляет содержание ее жизни?

Пустяк!

Это слово еще больше рассердило ее. Дрожа от возмущения, она рассказала ему все.

Слабо улыбнувшись, Ромни покачал головой:

— Ваш гнев заставляет вас пересаливать, мисс Эмма! Женщина должна подчиниться, если речь идет о чести мужчины.

Она презрительно надула губы.

— Честь? Что за урон его чести, если его метресса поет в концертах?

Он выразительно взглянул ей в глаза:

— Может быть, ему было бы безразлично, что делает его метресса. А что, если он думает о дальнейшем? Если он думает о том дне, когда метресса станет его женой…