Борис Шубин - Дополнение к портретам

Когда в Гаспре в 1901 г. в крайне тяжелом состоянии с воспалением легких лежал Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, по свидетельству сына Толстого, сокрушался, что из-за своей болезни не может по очереди с другими врачами дежурить у постели Льва Николаевича, и постоянно справлялся о его здоровье.

Визиты А. П. Чехова были приятны Толстому и его окружению. Софья Андреевна Толстая записала в своем дневнике 12 октября 1901 года: «Был А. П. Чехов и своей простотой и признанной всеми талантливостью всем нам очень понравился и показался близким по духу человеком». В этой же записи она отметила, что на Чехове отразилась печать страшной болезни.

А. М. Горький в воспоминаниях писал: «…Чехова Лев Николаевич любил и всегда, глядя на него, точно гладил лицо взглядом своим, почти нежным в эту минуту. Однажды Антон Павлович шел по дорожке парка с Александрой Львовной, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед им, говоря вполголоса:

– Ах, какой милый, прекрасный человек, скромный, тихий, точно барышня. И ходит, как барышня, просто чудесно…»

Из последних сил он сопротивлялся болезни, постоянно испытывая опасения, что может быть упущено что-то важное в жизни. Величайший мастер короткого рассказа, он и свою непродолжительную жизнь сумел построить без пустот и провалов. В его биографии легко разглядеть несколько «планов», каждый из которых мог составить целую жизнь – писателя, врача, ученого, просветителя, общественного деятеля.

В дневнике Антона Павловича есть такая запись: «Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно».

Однако болезнь делала свое дело, и он с грустью писал: «Я все похварываю, начинаю уже стариться, скучаю здесь в Ялте и чувствую, как мимо меня уходит жизнь…»

В сорок с небольшим Антон Павлович чувствовал себя на склоне лет, на самом краю быстротечно пронесшейся жизни. Болезнь с ее теперь уже близким печальным финалом не вызывала у него панического страха. Свои мысли по этому поводу он изложил в одном из писем к сестре: «…человек не может быть всю жизнь здоров и весел, его всегда ожидают потери, он не может уберечься от смерти, хотя был бы Александром Македонским – и надо быть ко всему готовым и ко всему относиться как к неизбежно необходимому, как это ни грустно».

Наблюдательный Антон Павлович смотрит на себя со стороны, чужими глазами, и замечает:

«…Вероятно, я очень изменился за зиму, потому что все встречные поглядывают сочувственно и говорят разные слова…»

Ивана Щеглова ужаснула перемена, которая произошла во внешности Чехова уже к весне 1897 года: лицо его стало желтым, изможденным, он часто кашлял и зябко кутался в плед.

Перемену в облике Антона Павловича отмечали и А. И. Куприн и И. А. Бунин. Последний писал:

«…В Москве в девяносто пятом году я увидел человека средних лет, в пенсне, одетого просто и приятно, довольно высокого, очень стройного и очень легкого в движениях…

В Ялте я нашел его уже сильно изменившимся: он похудел, потемнел в лице; во всем его облике по-прежнему сквозило присущее ему изящество, однако это было изящество уже не молодого, а много пережившего и еще более облагороженного пережитым человека…»

Мы тоже можем выявить эти изменения, если будем разглядывать фотографии Антона Павловича в хронологической последовательности. За какие-нибудь 5–7 лет он резко состарился и превратился из молодого жизнерадостного человека в утомленного, доброго и мудрого доктора А. П. Чехова, портрет которого (проницательный и грустный взгляд сквозь стекла пенсне, тронутая сединой остроконечная бородка, галстук-бабочка) так врезался в нашу память со школьной скамьи.

Портрет этот созвучен крылатой фразе писателя: «В человеке все должно быть прекрасно…»

Никак не могу согласиться с А. Моруа, который в принципе самым высоким образом оценивает Чехова, но в то же время говорит о его лице, что оно «почти банально». Правда, Моруа видит в этом определенный смысл: скромный и добропорядочный человек, каким был Антон Павлович, и не должен был поражать окружающих своей внешностью.

А вот выдающийся советский скульптор С. Т. Коненков находит облик Чехова в период его творческой зрелости «возвышенно-прекрасным» и считает, что «любой взыскательный художник долго будет раздумывать, прежде чем решится в живописном или скульптурном портрете поведать людям об этом умнейшем и добрейшем человеке». Так писал человек, лучше многих умевший вглядываться в лица.

Трезво оценивая состояние своего здоровья, А. П. Чехов 3 августа 1901 года отдает распоряжение сестре: «Милая Маша, завещаю тебе в свое пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне – дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату Александру три тысячи рублей, Ивану – пять тысяч и Михаилу – три тысячи…»

В этом завещательном письме не забыты и крестьяне: «Я обещал крестьянам села Мелихово сто рублей – на уплату за шоссе…»

Но вот – главный его завет, которым заканчивается письмо: «Помогай бедным. Береги мать. Живите мирно».

«Разве здоровье не чудо? А сама жизнь?…» – подобные слова, прозвучавшие в рассказе «Дом с мезонином», вполне естественны в устах смертельно больного писателя.

Чехов неоднократно возвращался к определению понятия «здоровье»:

«Здоровье есть свобода», – пишет он в рассказе «Цветы запоздалые». Обратим внимание – это определение оказывается созвучным Марксовой формулировке, что болезнь есть стесненная в своей свободе жизнь.

Болезнь резко ограничила свободу писателя.

По требованию врачей он оставил любимые им Москву и Подмосковье. Было продано Мелихово с незатейливым и просторным домом, в окна которого из-за сугробов заглядывали зайцы, с маленьким флигельком, в котором он с упоением работал над «Чайкой».

Сознание, что он должен жить здесь, только здесь, угнетало его. В память о мелиховской природе он посадил у себя в Ялте березку, за которой любовно ухаживал, и был глубоко опечален, когда ветром сломало молодое деревцо.

В Ялте писатель остро чувствовал свое одиночество. В одном из писем сестре можно прочитать такое грустное признание Антона Павловича: «Пианино и я – это два предмета в доме, проводящие свое существование беззвучно и недоумевающе, зачем нас здесь поставили, когда на нас некому играть».

Из шести последних лет своей жизни А. П. Чехов провел в Крыму в общей сложности 48 месяцев! «Я оторван от почвы…» – жаловался он Ольге Леонардовне из Ялты. Говоря словами одного из его первых биографов А. Измайлова, Москва стала для него символом «потерянного рая». Тоска по Москве Ольги, Маши и Ирины из «Трех сестер» – пьесы, задуманной и написанной как раз в эти годы, – отражает сокровенные чувства автора. И даже умереть он вынужден был на чужбине – в Баденвейлере.