Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Росла я в большой семье — кроме родителей, шесть дочерей и бабушка. Мать не работала, с утра до вечера занималась домашним хозяйством: готовила, шила, перешивала, вязала, штопала. Она не выносила безделья и всячески прививала нам трудовые навыки. Каждая из нас имела свои обязанности — мыли полы, ухаживали за цветами (помнится, у матери был большой фикус), гладили, чистили посуду, носили воду, ставили самовар, чистили картошку и т. д. Мать строго следила, чтобы все было сделано хорошо и вовремя. Не любила ходить в гости, сама же охотно угощала всех чаем, который пила по нескольку чашек, обязательно свежий и из самовара, испускающего пар. На спинке стула у нее, как правило, висел ремень, которым она устрашала нас, если мы вели себя неподобающим образом.

Детство было часто голодное, особенно в 30-е годы, когда я, ложась спать, мечтала о каше. С большим удовольствием ели супы из свекольных листьев, крапивы. Часто приходилось стоять в очередях, чтобы получить хлеб по книжкам или талонам. В школе с нетерпением ждали тарелку горохового супа или кусок булки.

В субботние дни топили свою баню, и мать с утра до вечера оттуда не выходила — мыла нас, четверых девочек. Отец или старшая сестра Тоня приносили нас и уносили после мытья домой. Потом мама стирала, приходила вечером розовая, распускала свои черные волосы для сушки — небольшая, аккуратная, она казалась тогда мне очень красивой.

Любила я субботние вечера. Отец, выпив стаканчик водки, любил петь. Его любимая песня была о чайке, которая умерла, трепеща в камышах, еще чаще он пел непонятную мне тогда песню: «Я помню комнатку уютную, когда сидели в ней вдвоем, и алы губки целовала и называла милый мой… Увлек, увлек ты для забавы, а сам другую полюбил…» Почему-то долго слово «увлек» было для меня загадочным и непонятным. Когда мы подросли, то пели вместе с отцом песню о Буденном и «Вихри враждебные», сидя у печки, где весело потрескивали дрова. Отец говорил: «Лучше моих девчонок нет». Не в пример матери, он был добрым, сердечным человеком, очень любил нас. Часто летом я ходила с ним в лес. Вставали рано, шли по росе. Он находил место, где было много земляники, и я с удовольствием собирала в кружку спелые красные ягоды, а затем высыпала в корзинку. В нашем доме всегда было земляничное, ежевичное, малиновое варенье — последнее особенно любила мать.

Матери все подчинялись беспрекословно, в том числе и отец — этот великий труженик, который, имея большую семью, один работал, а по утрам еще и носил воду, дрова. Работая штамповщиком, имея четырехклассное образование, он трезво разбирался в политике, был всеми клеточками своего тела за Советскую власть, обладал ораторскими способностями. Старшие сестры помнили его совсем молодым, с усами пшеничного цвета. Будучи красногвардейцем, он приезжал домой верхом на коне, и мать вплетала красные банты в гриву его лошади. В результате производственной травмы, незадолго перед Отечественной войной, у него раздробило штампом левую кисть, и он вынужден был оставить тяжелую, но любимую работу и перейти в истопники, начал пить. Мать часто его ругала, а заодно и нас.

С шестого класса я много времени стала проводить в Театре юного зрителя, который организовали при городском драматическом театре. В ТЮЗе было двадцать мальчиков и девочек, хорошо учившихся, так как было условие: если получишь двойку, тебя сразу исключат из этого увлекательного кружка. Пять лет, проведенных в ТЮЗе, с шестого по десятый класс, были интересными и запоминающимися. Я даже твердо решила стать артисткой, но подвела буква «р», которую я так и не научилась выговаривать до конца своей жизни. Когда я пришла на пробу к режиссеру театра Борскому, при чтении отрывка из Бориса Годунова: «Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла, вокруг меня народы возмутила и в жертву мне Бориса принесла», — моя картавость ярко проявилась, и мне сказали: «У тебя, девочка, много металла в голосе, но нужно выговаривать все буквы, только тогда можно избрать профессию артистки». На этом моя мечта о театре и кончилась.

Первой моей ролью в ТЮЗе был мальчишка-беспризорник по кличке Мышонок в пьесе «Лягавый». Помню, как я волновалась, когда перед открытием занавеса драматического театра мы, беспризорники, сидели у стола за починкой обуви, и я должна была произнести первую фразу. Я ее как-то пропищала, и в зале сразу возник смешок. Потом голос окреп, всегда произносила слова отчетливо и громко, не боялась аудитории. Пребывание в ТЮЗе впоследствии сказалось на моих ораторских способностях: я, как правило, говорила без написанного текста, смотрела в зал, и меня слушали с вниманием, помогало и чувство юмора. Потом была роль Ришки-малышки в «Рыжике», а позднее играла хозяйку корчмы в отрывке из «Бориса Годунова», сваху в «Женитьбе» Н.В. Гоголя — эта роль особенно мне удалась.

Нас, тюзовцев, часто привлекали к массовым сценам в постановках профессионального театра. И тогда я поздно возвращалась домой, шла по темной улице, осенью увязая в грязи, теряя галоши. Однако к урокам всегда была готова, за исключением решения трудных задач по алгебре — придя в класс, я списывала решение у своей подруги Нади Савиной. Бывало так, что задачу удавалось решить двум-трем сильным в математике ученикам, и, когда преподаватель Александра Петровна видела, что у меня тоже решена трудная задача, она вызывала меня к доске, чтобы я повторила решение. Порой говорила: «Молодец, хоть и срисовала, а с умом». Любили меня учителя литературы и немецкого языка, на их уроках я всегда с увлечением, с выражением читала стихи. Мальчишки говорили: «Этой пуговице легко ставят пятерки».

Как правило, каждое лето я уезжала. в пионерский лагерь, иногда жила там по две смены. Сначала лагерь был на Оке, около деревни Чулково — бывшая дача князя Голицына. Это был белый кирпичный дом, в котором мы и жили. Когда туда приезжали, стены от комаров были темные, действенной борьбы с комарами не было, поэтому все мы ходили с волдырями и расчесами. Много купались в реке, вечерами жгли костер, пели песни. Потом лагерь построили на Свято-озере — здесь были деревянные бараки. Всегда ездили со своими наволочками от матрасов, их набивали сеном и спали. Имея сильный голос, я вместе с подругой Люсей В. была запевалой. В пионерлагере нравилось, но по дому скучала, и большим праздником был приезд матери или старшей сестры Аннушки. (Тоня рано, в 18 лет, вышла замуж.)

Хорошо помнится первая моя поездка из дома и тоска по нему. Мне тогда было лет семь, и меня отправили на родину отца в деревню Урюпино, за 35 км от дома, к его сестре тете Дуне (родители называли ее «Милая моя» за частое повторение этих слов). В доме были бревенчатые, чисто вымытые стены, чистые белые полы, вдоль стен лавки и такой же стол, около дома большой сад с яблоками. Но я страшно тосковала по дому, тихонько плакала в саду и рада была, когда меня обратно повезли на лошади в город. Помню, что шел целый обоз, и я лежала на телеге, укрытая пальто.