Любовь Овсянникова - Шаги по земле

Прогулки по городу, вблизи общежития, и походы в кино — вот наши скромные развлечения.

Зимняя сессия наступила своим чередом, вовремя. Количество и разнообразие сдаваемых предметов увеличилось, правда, перед этим у нас по всем предметам прошли коллоквиумы, где мы основательно их проработали. Поэтому сдавать зачеты было легче, случилось это незаметно и гладко, по некоторым предметам я получила зачеты автоматом, а вот экзамены по-прежнему были серьезным испытанием.

Теперь я больше волновалась перед каждым из них, порой напряжение достигало предела и принуждало меня идти отвечать первой. На это решались не многие, предпочитая дожидаться, когда преподаватели притомятся и наслушаются столько бреда, что за каждый правильный ответ будут готовы ставить «отлично». Собственно, как усложнялись изучаемые предметы, в такой же мере возрастало и мое понимание их. Я не могла опередить процесс, и снова все сдала на четверки, кроме пресловутого матанализа, ставшего почти любимым моим предметом. Без шуток. Я и сейчас люблю на досуге «пощелкать» интегралы, и с любым, сколь бы сложным он ни был, справляюсь успешно, нет для меня в них сложности. Даже смешно, что наша лектор кичилась этим умением и гордо вскидывала голову, когда мы ее за это льстиво подхваливали.

Незаметно подошла вторая сессия, летняя. Первый экзамен — теория функций комплексного переменного, годичный курс, который в зимней сессии шел зачетом. Читал его строгий человек — Остапенко Виктор Александрович, доктор физико-математических наук, профессор, гроза студентов, особенно по курсу уравнений математической физики. Но не он стал героем моих воспоминаний, а Пелешенко Борис Игнатьевич, ассистент, еще год назад находившийся в студенческой шкуре, сидевший за партой в этих же аудиториях. Будучи почти нашим ровесником, он держался проще, был улыбчивее, доступнее. Да и предмет преподносил лучше, чего уж скрывать. Именно Борис Игнатьевич поставил мне первую пятерку на экзамене, и важно то, что это была не проходная оценка, а итоговая по курсу.

Позже вместе с Борисом Игнатьевичем я работала в химико-технологическом институте, много раз мы вместе принимали вступительные экзамены, и всегда находили общий язык. Мало столь приятных людей встречается на жизненном пути. Сейчас он возглавляет кафедру высшей математики в аграрном университете.

Итак, с его легкой руки у меня случился поворот к лучшим оценкам на экзаменах. Наконец-то пятерка! — я лучилась и пела. Но не успела насладиться маленькой победой, как была вызвана в деканат, где мне вручили весьма грозную повестку к следователю городской прокуратуры.

Конечно, туда меня повел Юра.

Пришли. В кабинете меня встретил приятный с виду человек. Расспрашивает, кто я, чем занимаюсь, как поживаю. Я вся свечусь, рассказываю, что сегодня знаменательный день — первая экзаменационная пятерка за два года учебы в вузе, после многих моих слез и уныний, после Золотой медали, когда у меня просто никогда четверок не было. Смотрю — у него светлеет лицо, вроде ему нравится то, что я рассказываю. И как рассказываю. Он дальше спрашивает, какой предмет я сдавала, почему избрала мехмат. Объясняю, мол, пошла бы на журналистику, но тут этого факультета нет, а ехать в другой город родители не пустили из-за перенесенной опасной болезни. И снова вопросы — о родителях, где провела летние каникулы прошлого года, кто меня видел, кто может подтвердить, что я была там, где говорю.

Вижу, дело серьезное, даже улыбка у меня пропала. Думаю, кто же может подтвердить? Называю ряд фамилий. Хорошо, радуется следователь. А куда я дела свои школьные тетрадки? У меня — растерянность: никуда, дома на чердаке лежат, наверное.

Слово по слову, достигли взаимного доверия. И тут он вынимает из стола стопку тонких школьных тетрадок, показывает.

— Ваши?

— Мои, — отвечаю с внутренней дрожью и полным непониманием, как и почему они у него оказались. Становится страшно, но никаких догадок нет. — Это сочинения по русской литературе, но почему у них такой вид?

— Не видели их такими?

— Измятыми и в пятнах обветрившейся крови? — размышляю я вслух. — Нет, в таком виде не видела, — делаю акцент на слова «в таком».

— Они были найдены в Крыму, на месте преступления. Ограблен магазин, убит сторож. Вашими тетрадками брали труп за руки-ноги, чтобы отнести в кусты. Кто мог это сделать?

Ну не я же! И вообще я в шоке. Прикидываю о тех, кто мне дорог, — нет, никто из них не мог, ведь следователь спрашивал о прошлом лете, а тогда все мои родные и близкие были по своим обычным местам.

— Ничего не приходит в голову, не знаю.

— А фамилия Гапоненко вам ни о чем не говорит?

Я даже подпрыгнула: ну конечно! Все сразу обрело ясность.

— Говорит, — и дальше я рассказываю без наводящих вопросов: — Их большой дом на две квартиры стоит около нашей одноэтажной школы. В одной квартире живут хозяева с единственным сыном, а другую сдают учительнице русского языка и литературы Голубь Галине Андреевне. Когда я окончила школу, Галина Андреевна попросила отдать ей тетради с сочинениями, сказала, что будет использовать их на своих уроках.

— И вы отдали?

— Конечно. А что в этом плохого? Думаю, и она не видела плохо в том, чтобы отдать мои сочинения сыну своих квартирных хозяев.

— Он младше вас?

— Младше, на несколько лет, не знаю точно. В школе мы запоминали старших товарищей, а младших почти не замечали. Но как же так случилось? — я подумала, что задала риторический вопрос, но следователь на него ответил.

— Он был во Львове, сдавал вступительные экзамены, но не прошел по конкурсу. В числе таких же неудачников, сбившихся в стайку, поехал в Крым — подсластить себе горькую пилюлю и отдохнуть. Ну а там деньги быстро закончились, пришлось добывать. И вот…

— Даже не верится, — шепчу я. — Он мне казался тихим и послушным ребенком, правда, учился слабенько.

— Подпишите протокол и давайте пропуск.

— Меня еще будут беспокоить по этому вопросу?

— Думаю, нет, — следователь улыбнулся, вышел из-за стола и повел меня к двери, на ходу протягивая подписанное разрешение на выход. — Удачи вам! Будьте счастливы!

Юра, стоя у входа в здание, изнервничался. Но инцидент был исчерпан.

8. Преподаватели

Говоря о преподавателях, не могу не вспомнить Валерия Лазаревича Великина, озарявшего небеса второго года моей учебы в университете. Он читал «Вариационное исчисление», но не этим запомнился на все годы, а удивительной, совершенной красотой, природной элегантностью, грациозностью. Как ни присматривались мы к нему, так и не нашли хотя бы одной черты с упреком, что-то нарушающей во внешней гармонии. На него, когда он вел себя как человек, страшно было смотреть, ибо он воспринимался как драгоценное изваяние, как чудо, место которому на пьедестале, а не среди работающих людей. Мы все бесконечно любили его за эту радостную для нас внешность, наглядеться не могли, и уважали за редкие качества блестящего ученого и педагога: его воспитание поражало, ум призывал к точности суждений, сдержанность усмиряла. А он к тому же был почти юн, холост и очень смущался от нашего обожания, краснел, покрывался испариной, становясь строже, и дистанцировался от нас еще старательнее. Да и необыкновенно прекрасная внешность его ему не была интересна, он на нее не обращал внимания — он этим преимуществом не пользовался.