Афанасий Никитин - Владислав Александрович Толстов

– в самоопределении, – всепроникающее философское учение, утверждающее абсолютную покорность (ислам на арабском – буквально «мир, спокойствие, покорность») Творцу, Его знакам (знакам-текстам Корану, Торе, Евангелию, Псалтыри), Его посланникам (Аврааму, Моисею, Иисусу, Мухаммаду) и Его вселенскому плану. В контексте самоопределения ислама можно найти поразительное осмысление понятия «мусульманин», не имеющее аналогов ни в одной культуре мира: религиозный мыслитель аль-Маудуди, рассуждая о многозначности понятия «ислам», пишет, что «так как все созданное подчиняется воле Бога, то вся Вселенная следует религии Ислама, потому что Ислам обозначает послушание и подчинение Аллаху, Господу Вселенной. Таким образом, Солнце, Луна, Земля и другие небесные тела являются мусульманами, так же как и воздух, деревья, вода, животные. Все во Вселенной является мусульманином, так как подчиняется Божьему закону. Даже тот, кто не верит в Бога или молится другому Богу, не Аллаху, что касается его существования, является мусульманином».

Вот какие аргументы в поддержку своей версии высказывает П. Алексеев: «Выражающая идею таухида структура “аль-исм аль-а’зам” в “Хожении” и разворачивается на двух уровнях, о чем до сих пор не говорили в научной литературе о “Хождении за три моря”. Первое – это наименование Бога на четырех языках (“Олло, худо, богъ, данъиры”) утверждает наличие четырех путей к одной цели, каждый из которых может быть, в зависимости от контекста, в равной степени истинным, поскольку “а Мухаммедова вера годится. А раст дени худо донот – а правую веру Бог ведает. А правая вера – единого Бога знать и имя его во всяком месте чистом в чистоте призывать”, пишет сам Никитин. Наречие образа действия “чисто” достаточно четко корреспондирует с идей таухида как “чистого монотеизма”.

Второе – это наименование Бога на арабском языке, в соответствии с коранической традицией, манифестирует идею мусульманской философии о девяносто девяти именах Творца, являющего себя бытию атрибутивно для того, чтобы быть познанным. Из девяноста девяти имен Афанасий Никитин, стараясь передать арабское произношение, включил в текст “Хождения” тридцать три, причем сам характер их употребления свидетельствует о том, что он понимает их не просто как божественные качества, известные христианам: у Никитина божественные качества выступают собственно именами с эксплицитной знаковостью, как и в ветхозаветных книгах Библии: “Но Ты, Господи, Боже щедрый и благосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный…”. Порой использование Никитиным мусульманских имен Бога производит впечатление авторской вставки при составлении “чистовика” из разрозненных записок, как будто Никитин эмоционально комментировал собственный текст».

В итоге, заключает исследователь, нет никакого сомнения в том, что Афанасий Никитин серьезно обдумывал концепцию «божественных имен». Она явно имела для него большое значение, в некотором смысле формировала его картину мира. И таким образом, «Хождение за три моря» можно воспринимать как первое произведение русской литературы, описывающее сугубо мусульманскую миромоделирующую структуру.

* * *

Для того чтобы понять мировоззрение, постепенно складывавшееся у Афанасия Никитина в «Индийской стране», необходимо постоянно учитывать обстоятельство, на которое не сразу обращаешь внимание: Никитин был в Индии «гарипом», неполноправным чужеземцем, одним из тех, кого даже не пускали внутрь бидарского дворца-крепости. И это – совсем не обычная позиция для русского писателя, не только в древней, но и в послепетровской Руси. Люди древней Руси хорошо знали социальное неравенство и несправедливость, знали ужасы неприятельского нашествия – особенно с XIII века. Однако в своей стране они жили среди своих. Русь не была включена в состав Золотой Орды, подобно Средней Азии; ее северо-восточная часть находилась в вассальной зависимости от ханов, платила дань, подвергалась карательным экспедициям ордынцев, но русские на Руси всегда находились в огромном большинстве – «гарипами» они не были. Важное уточнение: после нашествия на Тверь «Федорчуковой рати», карательного набега монголов, ничего подобного больше не случалось. Выросло три поколения, которые не подвергались военному, коллективному насилию со стороны «бесерменов». И к одному из этих поколений принадлежал и Афанасий Никитин. Поэтому и в литературе древней Руси тема изгойства, «чужака» почти не встречается.

Афанасий не только был иноземцем, «гарипом» – он, кроме того, в течение долгого времени не был уверен, что ему удастся вырваться из этого состояния и вернуться на Русь: «Горе мне окаянному, яко от пути истиннаго заблудихся и пути не знаю уже, камо пойду… Господи!.. Не отврати лица от рабища твоего, яко в скорби есмь…» Но жить все-таки приходилось в стране, где правили преимущественно «бесермене». И Никитин вынужден был поступать, как поступает обычно чужестранец в иноземном окружении – он старался приспособиться, мимикрировать, «закосить под местного». Например, называл себя «бесерменским» именем «ходжа Юсуф Хоросани» – для местных это звучало более привычным, чем если бы он всюду представлялся как «Афанасий Никитин сын тверитин». То, что он приписывал себе нейтральное «хорасанское» происхождение (Хорасан – область в Иране) тоже говорит о его предусмотрительности и, так сказать, социальной гибкости. Скорее всего, и внешне он старался не выделяться. На многих иллюстрациях Афанасий изображен в чалме – это тоже, можем предположить, такой способ маскировки: если у него были светлые волосы, то он наверняка привлекал внимание одним своим видом. А так – в чалме, загорелый до черноты, да еще называет себя Юсуфом – вполне сливается с базарной или уличной толпой.

Сдвиги происходили не только во внешнем поведении «гарипа», но и в его психологии. Окружающая среда наверняка оказывала какое-то влияние на Никитина. Бахманидский мусульманский султан был могущественен, он вел – по крайней мере, в то время, когда Никитин жил в Индии – успешные войны с соседями. Чем объяснялись такие успехи? Современникам они казались грандиозными и неотвратимыми – человек средних веков неизбежно думал в таких случаях о благоволении божьем. Неслучайно рассуждения Никитина о «правой вере» следовали за фразой, вырвавшейся у него после рассказа о военных успехах султана: «Такова сила султанова индейского бесерменскаго. Мамет дени иариа (Мухаммедова вера им годится)». Написав это, Никитин явно задумался: следует ли христианину так хвалить мусульманского султана и его веру? Но вычеркивать не стал.

Решение этой проблемы, предложенное Никитиным, имело отнюдь не только практически-деловой, но и серьезный философский смысл: недаром оно получило отражение в заключительной части его «Хождения», написанной позже основной части – уже тогда, когда Афанасий решился отправиться на Русь. Но вопрос о «правой вере» все еще продолжал занимать его мысли. Уже в средние века в Средиземноморье появился популярный «бродячий сюжет», использованный Джованни Боккаччо в «Декамероне». Султан Саладин, египетский султан и полководец XII века, отвоевавший Иерусалим у крестоносцев, спросил жившего под его властью еврея Мелхиседека, какую веру тот почитает истинной – иудейскую, мусульманскую или христианскую? Мелхиседек был человек мудрый и понял, что Саладин поставил ему ловушку: если он не отречется от своей веры, то будет обвинен в хуле