Александр II - Время великих реформ

Сегодня сделал общий смотр всем войскам при весьма благоприятной погоде, но в самом глубоком снегу, которого до последних дней почти совсем не было. Все части представились в превосходном виде и почти без всяких оттенок.

Насчет городских увеселений пока еще ничего не было. Мы были раза два на морганатичных вечерах у Ел[ены] Пав[ловны] и довольно часто посещаем театры, а я, с своей стороны, езжу, когда могу, на охоту, чтобы освежиться от сидячей жизни.

Дети твои здоровы и милы. Оля [249] делает всякий день гимнастику с нашей Мари. Вот покуда и все. Поздравляю вас вперед с Новым годом. Дай Бог, чтобы он для нас всех прошел мирно и спокойно. Обнимаю вас с милым Николой от всего сердца.

P. S. Говоря об Амурском Ком[итете], я забыл упомянуть об острове Сахалине, насчет которого мысли Путятина не сходятся с Муравьевым. Я, однако, представил сему последнему, как ближайшему соседу, действовать по его усмотрению, не вдаваясь, разумеется, в военные предприятия против Японии8. При его разумной деятельности, надеюсь, что мы достигнем того, чего желаем, т. е. если не приобретения всего острова, то, по крайней мере, северо-западной его части, где находятся главные угольные копи, столь для нас полезные[250].

Искренно, от всей души, благодарю Тебя, любезнейший Саша, за Твое милое длинное письмо от 20-го декабря, которое получил здесь 2-го Января, и в котором Ты мне так подробно говоришь про многое, что у нас происходит в нашей дорогой Матушке России. Дай Бог Тебе и в нынешнем 1859-м году сил и здоровья, и крепости физической и нравственной, чтобы продолжать трудиться на ее благо, как Ты делал доселе, и я убежден, что Господь Бог благословит дела Твои успехом.

Разумеется, дело не обойдется без частных неудач и без борьбы, но я знаю, что это Тебя не остановит, точно также как Ты знаешь, что имеешь во мне Своего самого верного слугу, который близко ли, далеко ли всегда готов Тебе служить с самою полною ревностию, до последних дней жизни, до последней капли крови.

Сегодня этим письмом я Тебя долго не задержу, потому что нечего особенного рассказывать.

17-го Декабря мы из Вилла-Франки отправились в Геную, куда прибыли на другой день вечером и оставались там все 19-ое число. Я смотрел там огромный Американский Фрегат «Wabash», который весьма хорош, но имеет слишком слабую машину и оттого под парами ходит не лучше наших теперешних фрегатов. Кроме того, я осматривал еще Сардинские фрегаты (два строящихся и один готовый), которые во всех отношениях превосходны и сделали бы честь любому Флоту.

В тот же вечер, 19-го числа, мы снялись с якоря, а 22-го числа утром благополучно бросили якорь в Палермской гавани. Переход был самый удачный, все время с попутным довольно свежим ветром. Качка по временам была порядочная, и моя бедная жинка очень сильно страдала, но несмотря на то показала себя молодцом и ничуть не падала духом, напротив того, она 2 раза со мною играла на фортепьянах, и я весьма доволен, что она скоро совершенно привыкнет к морю.

Самое неприятное на винтовом судне – это шум, происходящий от винта, и который в кормовой каюте очень силен. Не могу сказать, с каким удовольствием я опять увидел милое Палермо, в котором и 13 лет тому назад мы провели такое приятное время. Но, к сожалению, погоду нынешнего года сравнивать нельзя с той, что стояла тогда, и оттого здешние места много теряют своей прелести. Здесь у нас пошел образ жизни весьма приятный и тихий, как было и в Венеции, и я принялся за мои большие работы, Учреждение Министерства, Портовый регламент [251] и Устав Учебных заведений [252], так что время не теряется.

Суда наши после некоторых неважных исправлений принялись теперь серьезно и фундаментально за учения, которые положат основу настоящей морской службе, так что я надеюсь, что мы ни перед какими иностранцами лицом в грязь не ударим. 28-го и 29-го декабря ревел здесь жесточайший NO шторм, какого давно здесь не запомнят, так что суда наши с трудом отстаивались и были все время в самой большой опасности.

Но все, благодаря Бога, обошлось благополучно, и повреждений никаких не было, кроме многих лопнувших цепей и швартовов и вывороченных палов. Волнение ходило страшное, так что мола, за которой мы стоим, сильно повреждена. Несколько купеческих кораблей оторвало, и одно из них совершенно разбило. Это дало случай многим нашим офицерам и матросам показать свое молодечество, и они с удивительным самоотвержением несмотря на явную опасность въезжали в самые буруны и спасали людей.

7-го января я отправил «Баян» под парусами в Грецию, чтоб явиться к нашему Посланнику, у которого он назначен на станцию, и чтоб уведомить его, что мы, вероятно, в апреле месяце туда будем. Январь месяц эскадра будет учиться, а я буду работать, а в Феврале я полагаю походить по берегам Сицилии и в Мальту. Вчера пришел сюда «Рюрик» весьма благополучно, я его оставил в Вилла-Франке для перевоза Кати [253] и Жоржа [254] в Рим.

Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя от всей души и еще раз благодарю за милое письмо.

Срочного январского курьера я задержал до приезда твоего, который прибыл сюда только три дня тому назад. Теперь разом благодарю тебя, любезный Костя, за два письма твоих, 1-ое из Ниццы еще, а 2-ое из Палермо от 12/24 янв[аря]. Благодарю тебя искренно за добрые твои чувства, в которых я никогда не сомневался и уверен, что всегда найду в тебе по-прежнему верного друга и усердного помощника.

Радуюсь, что ты доволен Палермским пребыванием несмотря на переменчивую погоду и порядком на нашей эскадре, которой офицеры и матросы опять имели случай показать себя молодцами во время свирепствовавшей бури на Палермском рейде. Скажи им спасибо от меня.

Здоровье Матушки, благодаря Бога, мало-помалу укрепляется, но она все еще не выходит из своих комнат, несмотря на необыкновенно теплую зиму, какой я еще не помню здесь. За исключением 5 или 6 дней у нас почти постоянно стоит оттепель и дорога в городе вроде весенней, т. е. не знаешь, на чем ездить. Жена и дети здоровы и тебя обнимают. Они и Вера [255] весьма часто бывают у маленькой (как они ее называют) Мари и очень милы. Костя растет и толстеет.

В занятиях недостатка нет. Вообще все спокойно, хотя умы еще все в большом волнении как от всех занимающего крестьянского вопроса, так и от необузданности нашей безрассудной литературы, которой давно пора было положить узду. Надеюсь, что при благоразумной строгости Ковалевского [256] и при помощи вновь учрежденного bureau de press [257] прежние непростительные прорухи цензуры не будут повторяться, а, может быть, между литераторами найдутся и люди благонамеренные, которые направят умы к лучшему.