Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер

Палестине представляет собой крайний случай той констелляции, которая характерна для любого народа или этнической группы, являющихся меньшинством в национальном государстве и стремящихся к достойному представительству и самоопределению, к сохранению своей идентичности и языка, религиозных и культурных особенностей, традиций.

По мнению Арендт, родившаяся из духа XIX века и распространившаяся в Европе навязчивая идея национального государства как непременного единства народа, территории и государства является причиной обеих мировых войн и современного антисемитизма (само понятие – тоже дитя XIX века). Вот ее ход мысли:

…в антисемитизме выразился типичный конфликт, неизбежный в национальном государстве, то есть нарушение основополагающей идентичности народа, территории и государства из-за присутствия другой национальности, которая в какой-то форме хочет сохранить свою идентичность.[73]

Согласно решениям, принятым в отеле «Билтмор» под решающим влиянием социал-демократа (и будущего премьер-министра Израиля) Давида Бен-Гуриона, именно по этой модели этнически гомогенного национального государства еврейскому народу предстояло строить свою страну в Палестине. Кроме требования разрешить двум миллионам европейских евреев переселиться в Палестину, на съезде приняли план создания там «еврейского содружества» (Jewish Commonwealth). А проживающие там же и фактически составляющие большинство арабы должны были получить права меньшинства (к которым не относилось избирательное право).

Арендт кипела от злости, хуже того – от отчаяния. В билтморских постановлениях она видела тот самый, только реализованный от имени сионизма, проект решения «еврейского вопроса», который и привел, как она убеждена, к политическому антисемитизму в Европе и к возникновению самого «еврейского вопроса» в нынешнем виде. Другими словами – идею национального государства как неразрывного единства народа, территории и государства, для которого еврейский народ неизбежно оказывался серьезной помехой, Другим.

Арендт считает билтморские решения серьезной ошибкой, в сущности – предательством исходных освободительных целей сионистского движения, а в среднесрочной перспективе – еще и саморазрушительной глупостью с точки зрения реальной политики. В многочисленных гневных текстах последующего периода она называет абсурдом представление о том, будто можно дать большинству населения (арабам) права меньшинства в рамках демократического еврейского сообщества. Таким же иллюзорным кажется ей и представление о якобы суверенном национальном государстве, существование и благополучие которого еще долго будут зависеть от военной поддержки другого государства-покровителя. Вот как, с оглядкой на географическую карту, она оценивает неизбежную судьбу чисто иудейской Палестины:

Национализм, опирающийся только на грубую силу нации, – уже достаточно плохо. Но тот национализм, который необходимым и добровольным образом зависит от силы чужой нации, несомненно, еще хуже. <…> Даже еврейское большинство в Палестине ничего принципиально не изменит в ситуации, когда евреям нужно либо обращаться за помощью к внешней силе для защиты от соседей, либо искать взаимопонимания с этими соседями.[74]

По мнению Арендт, выбранный путь надолго сделает невозможным мирное сосуществование евреев с палестинцами-арабами и только усилит и без того растущий панарабский антисемитизм в соседних странах.

«Билтмор» обозначил окончательный разрыв Арендт с институциональным сионизмом. При этом она ни секунды не сомневалась в том, что «еврейский народ» существует, что он сохранился в пространстве и времени на протяжении тысячелетий как политическая единица и заслуживает права на самоопределение. Как еврейка, она всю свою жизнь поддерживала идею Теодора Герцля о создании национального «очага» для еврейского народа. Но не в форме классического национального государства староевропейского типа.

Космополитические ориентиры

То, что имелись и другие возможности суверенной самореализации в качестве политического сообщества, доказывал ее новый дом – Соединенные Штаты Америки. Они родились как федерация, то есть сложились «из разных, четко определенных национальных и других политических элементов, составивших государство. Национальные конфликты в такой федерации решаются потому, что в ней исчезла проблема большинства и меньшинства. <…> В таком объединении ни у кого нет преимущества перед другим, и страной совместно управляют все штаты»[75].

Именно такое федеративное устройство кажется Арендт идеальным решением для будущей Палестины – будь то в составе будущей европейской федерации или Британского Содружества. Она убеждена, «что Палестину как национальное государство евреев можно спасти только путем интеграции в какую-то федерацию (как и другие маленькие страны и нации)»[76].

Но она оставалась единственной вопиющей об этом космополитическом варианте еврейского патриотизма в бетонной пустыне Нью-Йорка. И не только потому, что ее проект начала 1942 года можно было с большой натяжкой охарактеризовать как реалистичный, а не только «философский». За растущей изоляцией Арендт в сионистских кругах Америки и Европы стояли конкретные причины, социальные и личные. Дело было не в словах, а в интонации. А эта «самая маленькая колумнистка Америки» постоянно брала самый резкий и непримиримый тон. Даже в момент, когда еврейский народ в Европе оказался на грани полного истребления, она не жалела сарказма, острой иронии и аргументации, практически ставившей знак равенства между национал-социалистическим расизмом и еврейским национализмом[77]. Как «публичная интеллектуалка», она быстро наживает себе врагов. Но ей кажется, что она обязана так поступать. Ради истины, справедливости – и в том числе ради свободы открытых общественных дискуссий.

В самый мрачный момент своей истории и истории евреев она требовала того, что можно обозначить термином Бовуар, – позиции «метафизической солидарности» со всеми угнетенными народами мира, которая отвечает и собственной потребности в свободе. С философской точки зрения это серьезное требование. А с позиций реальной политики – чрезмерное. По крайней мере в существующих обстоятельствах.

Малые круги

То, в чем Арендт как философ видит свою политическую миссию (как и Бовуар, Вейль и Рэнд), – политическая эффективность в сочетании с верностью принципам, философская глубина и ее успешная реализация на практике – трудно осуществить в любое время. В 1941–1942 годах это было безнадежное предприятие. Хоть в Париже, хоть в Нью-Йорке. Во имя подлинного социализма, христианства, сионизма или Америки; во имя экзистенциалистской солидарности, Господа Иисуса, кантовского гражданина мира или радикального либертарианства. Поскольку философы считали необходимым размышлять о текущей политике, они и оказались на обочине. Если оглянуться назад, в этом не было для них ничего нового. Как и в потере свободы. Откуда лучше смотреть на процессы – из их очага или издалека, с самых дальних окраин и глубин?

Мышление, заслуживающее своего имени, делает человека социально одиноким. Ведь оно в принципе проходит без участия других. Сосредоточенность на чем-то обычно не терпит более одного-двух близких товарищей. Это убеждение Арендт сохраняла на протяжении всей жизни.

В ноябре 1942 года ее колонка в Der Aufbau закрывается. «Младоеврейская группа» к этому моменту тоже уже ушла в историю. И это не пустые жалобы, когда друг Арендт Шолем спустя несколько месяцев всё еще рассказывает о глубине «культурного шока» (хотя пишет уже без