Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

своем дуэнде. И уже трудно разобрать – где здесь Кармен, а где сама Плисецкая, никогда, кажется, не боявшаяся бросить вызов судьям, смотревшим на то, как она живет на арене – сцене. Судившим не только ее творчество, но и ее саму. Отступать, склонять голову – нет, это не про нее. Бросать вызов – да, вот это по-Плисецки. Поэтому главное в ее Кармен – дерзость. Кармен дерзнула бросить вызов устоям, позволила себе жить по собственным правилам, Майя – тоже. «Что такое Плисецкая? – писал, кажется, ошеломленный Львов-Анохин. – Изумительный прыжок, совершенство классических линий, широкая амплитуда танца… Ничего этого нет в партии Кармен. Короткие, отрывистые, отчаянно озорные, словно хрипловато-гортанные реплики, пластические вульгаризмы, насмешливо-грубоватое заигрывание – все эти незамысловатые движения бедром, иронически-бесстыдные подталкивания, касания, резкие батманы, неожиданно “обрушивающие” ногу на плечо Хозе». Чувственность, эротизм – то, чего как будто не существовало в Советском Союзе. Вернее, то, о чем нельзя было говорить вслух и тем более нельзя было показывать. Но Плисецкая никогда не стеснялась ни своей чувственности, ни эротизма, ни своей сексуальности. И вот наконец-то нашла Алонсо, у которого в горячей кубинской крови были и чувственность, и эротика, и не было (ну, почти) страха.

«На Майю Михайловну не давили никакие установившиеся шаблоны, – рассказывал мне известный балетный критик Александр Фирер, друживший много лет с Плисецкой. – Она все прочитывала очень современно, и всегда это была совершенно новая интерпретация, что соответствовало ее артистической и пластической интуиции. Вообще интуиция и импровизационность – это редкий и уникальный дар, который был у Майи Михайловны. Нет ни одной одинаковой записи. Если вы посмотрите “Кармен”, таких записей может быть десять. И ни одна не похожа на другую. Ни одного одинакового спектакля. Потому что все всегда зависело от ее состояния, от партнера, от дирижера, от ее каких-то сиюминутных ощущений. И поэтому интересно было ходить – всегда другая, всегда разная. Майе Михайловне вообще присуще стихийное чувство новизны». О том же рассказывала мне и народная артистка СССР Людмила Семеняка: «Она бесконечно танцевала Кармен, и партнеры были разными… Стоило ей встать с Фадеечевым – это была одна Кармен, стоило встать с Годуновым – это была немножко другая Кармен. Она не была однообразной, она актриса».

Виктор Барыкин, который в последние годы активно переносит «Кармен-сюиту» на разные сцены России, рассказывает:

– Девочки спрашивают: а как вот здесь? А я говорю: понимаете, у нее было несколько вариантов вариаций. Вот она танцевала иногда так, а иногда вот так.

– А это от чего зависело? От ее настроения, от партнера?

– От настроения. От того, есть ли какие-то травмы. Вот, допустим, «Хабанеру», когда она делает перекидные, – Виктор напевает: тарадам-пам-пам, тарадам-пам-пам, – там был поставлен перекидной и такое па-де-буре, которое заканчивалось в позу. Когда наступил момент, что уже тяжело было прыгать перекидные, она говорит: «Витя, придумай мне, пожалуйста, какое-нибудь здесь движение». Я придумал, она сделала – а-ля из этого балета, которое встречается в первой вариации.

– Оно было чуть проще технически?

– Она делала большой батман, за ногу хваталась наверху. А потом пируэт, что-то такое, выверт. В общем, интересно получилось. Она говорит: «Хорошо, я буду». И потом она уже до конца танцевала без перекидных. Потому что в пятьдесят с лишним это уже сложно.

…Ожесточение, которым окружена Кармен (и неприятие, которого было достаточно в жизни Плисецкой) ее не пугает и не озлобляет. Кармен Плисецкой играет с толпой, как тореадор с быком: дерется с бесстрашием, негодует с достоинством, насмешничает с блеском. И вот уже Хозе танцует с быком, а Кармен с Тореадором, и танцы их схожи: так мужчины радуются своим трофеям. Но Кармен – не трофей, она никому не будет призом.

Хозе убивает Кармен. Тореадор сражает быка. Последняя поза превосходства, последняя улыбка судьям и зрителям.

«Нет другой Кармен, – чтобы вот так, как она, в предсмертные секунды, забыв бурю страстей, могла бы тихо, медленно, нежно огладить, прощаясь, лицо другого страдальца: мужчины (который только что убил ее), а потом, отойдя чуть в сторону, встать в свою любимую позу, лицом уже не к нему, а к нам, и дерзко улыбнуться, – писала известный театральный критик Наталья Крымова (через несколько лет напору Плисецкой поддастся ее муж режиссер Анатолий Эфрос и поставит экспериментальный фильм-балет «Фантазия». – И. П.). Через полсекунды ее уже не будет, но она не рухнет, не упадет, но легко соскользнув по телу мужчины, будто исчезнет – маленький комочек тела на полу, как мертвый ребенок».

Кармен уходит свободной. Оставайтесь тут без меня.

Александр Фирер рассказывал, как однажды Майя Михайловна провела репетицию «Кармен» с Галиной Степаненко и Андреем Меркурьевым: «И вместо Гали какой-то эпизод показала. Андрей говорит: “Когда она посмотрела мне в глаза, на меня смотрела Кармен. И тогда я понял все”».

Когда через несколько лет один французский журналист спросил у Плисецкой, с кем она себя больше отождествляет – с Лебедем или с Кармен, – она ответила почти без раздумий: конечно, Кармен! «Кармен – почти революция, свержение устоев, вызов традиции, высвобождение от оков условности, коррида. И многое чего еще». Но прежде всего Кармен – это она, Майя Плисецкая. «Впервые в балерине прорвалось нечто – не салонно-жеманное, а бабье, нутряной вопль, – писал в книге “Прорабы духа” поэт Андрей Вознесенский. – В “Кармен” она впервые ступила на полную ступню. Не на цыпочках пуантов, а сильно, плотски, человечьи. В ней нет полумер, шепотка, компромиссов». Полумер, шепотка и компромиссов нет в них обеих – ни в Кармен, ни в самой Плисецкой. В этой героине – вся ее, вдохновительницы и первой исполнительницы, индивидуальность, ее экспрессия, дерзость характера и дерзость пластическая, стихийность и страстность натуры, и вызов, конечно. Вызов господствовавшему в то время официальному ханжеству и вызов хореографическим канонам. Острый силуэт, яркий профиль, огонь в крови и трагизм. «Кармен – это я! – провозглашала Майя. – У меня развилась антипатия к людям, которые не понимают “Кармен-сюиту”. Я так убеждена в талантливости и творческой самобытности этой работы, что нет на земле силы, способной изменить мое мнение». Признавалась, что этот балет – единственный, который ей никогда не надоедает танцевать.

С «Кармен-сюиты» началась ее дружба с Пьером Карденом, который увидел балет на фестивале в Авиньоне то ли в 1971-м, то ли 1972 году. «Я был глубоко взволнован, – вспоминал кутюрье, одевавший потом Майю и на сцене, и в жизни. – Я не предполагал, что можно с такой точностью выразить какую-то хрупкость и смерти, и жизни. Я страстный поклонник балета, и мне довелось видеть другие постановки и других исполнительниц роли Кармен. Кармен Плисецкой отличалась необыкновенной силой в своей чувственности и в