Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

жизнь страны, когда становишься частью целого. Во многом это формат даже не советского мировосприятия, а традиционного, исконного. Новая страна сделала ставку на обособленные единицы, неисторические, негероические. Вместо этого пошло замещение, ложное ощущение сопричастности – перед людьми развернули балаган политического театра. Виктор, не сделавший карьеру в прикладной науке, ищет выход в политике, которая погубила его науку, рушит любовь – вбивает клин в их с супругой отношения, – а в финале останавливает его сердце.

Шаргунов пишет, что перестройку Брянцевы практически не заметили, ГКЧП приняли равнодушно, роспуск Советского Союза не почувствовали. И под занавес Виктор во время болезни подсел на телетрансляции съезда. Подруге жены Иде Холодец, которая порекомендовала такую альтернативу латиноамериканским сериалам, он задал важный для него вопрос: «На чьей стороне там правда?» У нее выходило всё просто: «Ельцин ведет Россию вперед, а съезд тянет назад». Чтобы самому ответить на него, Виктор окунулся в телевизионные трансляции. «С декабря 92-го в жизнь Брянцевых вошли новые персонажи, чьи фамилии, лица, поступки и слова Виктор стал знать, как болельщик, кого-то одобряя, кого-то ругая». Эта телевизионная картинка разделяла, разводила по разным сторонам родителей: Лена за Ельцина, Виктор за парламент. Усиливала переживание одиночества их дочери, которая чувствовала себя заброшенной. Между ней и родителями разрастается ров, как между старой и новой страной.

Виктор разрывается между личной жизнью и бурлением становящейся истории, между любовью и политикой. «Нельзя разрушать семью. Нельзя убивать любовь», – повторял герой, верящий в эту самую любовь, но «душа рвалась отсюда». С одной стороны, «надо выкинуть из головы… всех этих людей у подъездов, костров, на баррикаде», но «не получалось». Виктор рвется туда, где вершится история, чтобы ощутить свою включенность в нее. Здесь он «ощущал, что попал в какое-то новое измерение жизни, в котором одно связано с другим, и всё важно». Он надеялся, что в этом измерении произойдет чудо – откроется мостик в бессмертие. После баночного телескопа он взялся за изготовление самострела…

Политика поглотила взрослых, родители ввязывались в бесконечные споры, которые в итоге привели их на разные стороны противостояния. Война разворачивается в Москве, война происходит и у Брянцева с женой. Произошло всеобщее отравление войной. «Вроде вместе, а вроде воюем», – говорит Виктор. На пике октябрьских событий он поехал к Останкино, по пути встретил молодую женщину, похожую на его жену, а в это время Лена собралась на Тверскую поддерживать Ельцина…

В те октябрьские дни наиболее остро проявилось разделение общества. В какой-то момент почувствовалось давнее деление на белых и красных. Всплеск гражданской войны, которая дальше до поры перешла в стагнирующую стадию. Ее не пытаются излечить, а, наоборот, периодически обостряют, используют. Как ни странно, раздрай выгоден новым реалиям, они из него произошли. С одной стороны, «настоящие интеллигенты». С другой – «бешеные обезьяны», осуществляющие «мятеж против здравого смысла». Бунт черни с «сумасшедшими идеями». Именно там прозвучало: «Уничтожим красного дьявола. Дайте нам оружие, и мы раздавим гадину!» При этом люди интеллигентского лагеря, пришедшие по призыву Гайдара на Тверскую, понимают, что «народ не наш». Так и Лена воспринимает, что с одной стороны «благородные люди», а с другой – «дубина», ее муж. В гневе Лена обзывает его «ватным богатырем», а потом «совком».

Как-то Виктор раскрыл дочери свою «скромную» мечту, которая напоминает учение религиозного философа Николая Федорова: «Желаю воскресения всем, кто когда-либо помер». Собственно, обессмертил его внук, который через двадцать лет также вышел на улицу, влился в протест. Сын Тани Петр Брянцев пишет из Матросской Тишины, что деду повезло «участвовать в таких бурных событиях».

В какой-то мере поколение Тани, которая была в те годы совсем подростком, можно считать потерянным. Она, кстати, почти ровесница самого автора. Для него это был этап взросления, для нее – потеря девственности, зачатие ребенка, вхождение во взрослую жизнь. Отличная иллюстрация – случайный отец Петра, местный двадцатилетний отморозок Егор Корнев, который в итоге сгинет после совершения «мокрого» дела. В 2012 году двадцатилетний Петр уже совершенно другой. Он ближе к своему деду, думал о нем, о его судьбе с детства, хотя никогда и не видел. Возможно, в нем есть искра бессмертия, перешедшая по наследству.

«Победа» – слово, сопровождающее прорыв, будто эхо из прошлого. Это слово слышал Виктор, восторг от него ощутил и Петр. «Девяносто третий» – пароль, который поймал Петр из разговора двух мужиков, они вспоминали взятие моста. Оказалось, что в 1993-м они были по разные стороны, но оба за Россию, а теперь соединились. Об этом единстве мечтал Виктор Брянцев. «Вам надо вместе… всем… всем… Иначе глупо будет. Вы вместе, а у вас война. Это так у меня с женой», – говорил он защитникам Белого дома.

В многолюдье Виктор преодолел свой индивидуализм, свою «ватность»: «Почувствовал, что не совсем себе принадлежит, он стал частичкой стихии, которая его не отпустит». В сражении «он чувствовал себя воином, которому теперь только побеждать». Ватных ног уже не было. Было чудо.

В той же беседе, опубликованной в «Нашем современнике», Сергей сказал об этом чуде: «Это не только советская история. Это русская история. Ожидание чуда – это русское. Это отразилось в его странной любви к жене. Даже в его подозрительности, в том, как оказывается увлечен вдруг происходящим в стране, и тем, что он, сорвавшись из дома, едет туда. В нем есть адекватность, нормальность. Если бы немного обстоятельства сложились иначе и жена по-другому вела, наверняка бы он остался дома, как и огромное количество русских людей, которые всегда были на грани. Кто-то сорвался, перешел эту грань, и их много среди погибших. Я видел эти лица, их биографии читал. Обычные люди, которые вдруг срывались и попадали под пули снайперов. А большинство-то осталось дома. Собачатся с женой или решили выпить лишний стакан, посидеть у телевизора, сжав кулаки. Он мог быть в этом большинстве, но он всё же примкнул к меньшинству тех, кто сорвался и ринулся в бой.

Ожидание чуда было свойственно всем людям, которые выходили тогда на улицу. 3 октября – для кого-то это день погрома, а для кого-то – праздник чуда. Это прорыв гражданами всех несметных оцеплений, это освобождение парламента людьми, которых избивали столько дней. Это ощущение победы. Это незабываемое чувство, о котором говорят те, кто был тогда там, когда массы освобождают других, бывших за колючей проволокой и подвергавшихся круглосуточному террору, когда те и другие, замученные, начинают обнимать друг друга, думают, что наконец-то они победили. Вот оно чудо: безоглядное. Неизвестно, что впереди, но понятно, что впереди нечто сказочное».

В романе «1993» Шаргунов показал полифонию мнений, разных точек зрения, всевозможных течений, из которых состояло общество.