Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

…Маму я мало видела в те годы, она все время была на работе, а я была с папой. (До восемьдесят какого-то года она работала в Москве в Библиотекеленина). Поэтому мама когда приходила с работы на Тухачевского, ее надо было встречать, бежать, раскинув руки. Мама потом много раз говорила: «мать ребенок и так любит, а я хотела, чтобы ты полюбила папу». Но мама задавала все равно градус любви такой общей, конечно. И любила я их обоих безумно.

Мама была c моего детства и до конца верный друг. Если я хотела что-то, не для баловства, а для дела, – то получала. Например, швейную машину в 7 классе, они ее сразу мне купили, в рассрочку. Ножная прекрасная машинка «Чайка»! в 13 лет! Сколько я на ней платьев сшила, занавесок разных. И она до сих пор жива.

Я увлеклась ковроткачеством. Коврик этот тоже жив. Такой специальный крючок был нужен – мама привезла из ГДР. Не забыть такое. Но настоящий рай начался с 80-х годов.

Мама впервые полетела в Италию в связи с публикациями Булгакова и накупила мне по моему списку необыкновенных нарядов по 10000 лир, цены были смешные. Сапоги малиновые. Платье клетчатое, джинсы. Счастье свое очень хорошо помню. Сложила я это все на кресло и долго любовалась, не в силах надеть. Долго хранились пакеты со сладостными названиями Rinascente и Upim.

Мама очень любила духи, но в моем детстве доступны были только польские, и я говорила: «Мама, подуши меня Бытьможетом». Фраза осталась навсегда, мама ее часто повторяла.

Все это детство до школы снимали мы какие-то дачи, вот снимали в Отдыхе… единственное помню, что мы возили туда в сумке кошку Феню и возили диван. Там были отвратительные подружки, которые называли кого-то «пАзорница». Это словечко потом надолго укоренилось в нашей семейке. Позже оказалось, что в эти же годы там жили Смеховы, и они дружили.

…Когда я вспоминаю, как мои родители жили, как много они не увидели того, что видели их ровесники за границей в том же 67 году… доступа же ни к чему не было, – мне так всегда грустно. Но они совершенно внешне не расстраивались, видимо, все недостающее читали в книгах о других странах.

<А джаз они не слушали? не говоря уже о роке?> Папа любил классику, слушал Баха, Моцарта, приехал из своей деревни и за год усвоил консерваторию в полном объеме. Все помнил, кто что сочинил, какой опус, и маму приобщал. Когда они поженились, то ходили в консерваторию, сидели там на приставных местах и слушали. Вообще дома ей музыку было как-то некогда слушать, у нас не было магнитофона, папа слушал пластинки и радио. Проигрыватель был, конечно. Но вообще считалось, что все это отвлекает, сидели за столами с 8 утра, когда не было службы. А так, они любили авторские песни, Галича, Окуджаву, Городницкого. Любили еще народные песни и революционные – там, где о свободе. Насчет свободы у мамы было некое такое высшее ощущение, столько песен она знала о ней. У мамы не было слуха, но она все равно пела как-то по-своему, таким домашним народным голосом. Мама очень любила живопись и хорошо разбиралась в ней, думаю, под влиянием брата- архитектора, меня таскала по выставкам с очень ранних лет. Помню, например, выставку рисунков Нади Рушевой, Матисса очень с ранних лет помню.

…Мы по утрам слушали «Радионяню» c папой. Мама говорила в воскресенье: «Это у вас Утро родины, а лично я пошла работать». Ей для работы в те 60-е–70-е годы нужно было уединение, а папа мог и при мне работать, пока я читала, рисовала и клеила в альбом фотографии.

Магнитофон появился только когда я уже в университет поступила. Купила его я сама, простояв часов пять в очереди в ГУМе.

По поводу образования – я не помню, кто меня образовывал, как-то само… наверное, папа. Хармс, зверямс… (мы так говорили, мы все рифмовали, у нас есть семейная тетрадка со стишками, мы все это хранили). Мама участвовала, но меньше, главное папа. Надо было облагородить жизнь стишками, всякими фразочками, например: «если белье не сдается, его уничтожают». Очень рано я начала сочинять стишки и сказки – все это сохранялось в папке и всячески приветствовалось. Кстати, я потом выпросила эту папку у мамы (она не хотела отдавать), и она при переезде у меня пропала. Там были самые ранние рассказы про зверей.

Постепенно всех стал заедать тяжелый советский быт. На мне лежала обязанность сдавать постельное белье в стирку (это уже после переезда в Беляево, с 1974). Это было не очень интересно. Также я вечно мыла посуду. Под это была подведена стихотворная база: «Мой посуду, мой посуду, ты найдешь ее повсюду». То есть папа не поленился ее везде расставить по квартире – под кроватью и тэдэ. Считалось среди него, что я так приучаюсь к чистоте. Мне было лет 9, наверно.

На старой квартире, я помню, мама еще что-то готовила вкусное. Я прочла книжку «Малыш и Карлсон» и требовала от нее, чтобы она готовила такие же блюда, как мама Малыша: булочки с корицей и горячий шоколад. Помню подносы с какими-то тортами – если хотела, она все умела и могла… Помню большой пирог с заварным кремом. Булочек с корицей я так и не добилась. А шоколад был такой тертый, как будто его на терке натерли. Поскольку меня пичкали старинными детскими книжками, там такие были часто идеальные семьи, с бабушкой, с семейными застольями, я мечтала, чтоб мама себя вела со мной, как «нормальные мамы в книжках». На новой квартире уже они были завалены работой, многолетним пробиванием знаменитого ПИЛК (Ю.Н. Тынянов. «Поэтика. История литературы. Кино»), и обеспечение пропитанием авторского коллектива во главе с Е.А. Тоддесом легло на меня.

<А бабушек не было?> Бабушка была одна в Казахстане, одна в Сокольниках – она часто меня забирала к себе. Еще была мамина настоящая няня баба Лена, но она умерла в 68 году. Они жили не с нами, но приезжали, конечно. Это был праздник еды и любви. И я часто ездила к ним.

Мама утверждает, что она сама занималась хозяйством, но я-то не особо помню. Помню вечную дилемму – заняться уборкой или сесть