Василий Ерошенко - Лидер Ташкент

Не довелось получить свой орден Красного Знамени инженер-капитану 3 ранга Кутолину, старшему инженер-лейтенанту Колягину, лейтенанту Гиммельману, мичману Тараненко, старшине команды торпедистов Григорию Сулименко, командиру отделения турбинистов Георгию Семину... Посмертно стали краснознаменцами герои первого котельного отделения Удовенко, Крайнюков и Ананьев, а также краснофлотцы Пирогов и Лысенко, погибшие под Одессой.

Адмирал вручил орден Красного Знамени Новику, Сурину, командиру четвертой башни Макухину, политруку Беркалю, рулевым Ковалеву и Романову, командиру зенитного автомата Гутнику, котельному машинисту Кудрявцеву. Орден Красной Звезды получили Орловский, Фрозе, Еремеев, Фельдман, Балмасов, Борисенко, врач Довгий, радист Фишич, сигнальщик Смородин, строевой Цепик, котельный машинист Милов и еще десятки членов экипажа. Остальные были награждены медалями "За отвагу" и "За боевые заслуги". А комиссар Коновалов и я - орденом Ленина.

Раненым морякам, находившимся в то время в госпиталях, предстояло получить награды позже. Среди них был и наш воспитанник Боря Кулешин, удостоенный ордена Красной Звезды.

Как участники боевых походов "Ташкента", были награждены военный кинооператор Александр Смолка и фотокорреспондент Алексей Межуев (его снимками иллюстрирована эта книга). Я не мог себе простить, что остались неизвестными имена тех наших пассажиров, которые в последнем рейсе фактически встали в строй экипажа и заслуживали боевых наград. И в первую очередь та худенькая женщина, что возглавила "бригаду", помогавшую зенитчикам. Мы спохватились, когда надо было заполнять наградные листы, но никто не знал ее имени...

Сразу после вручения наград Коновалова вызвали в политотдел базы. Комиссар вернулся задумчивый, подсел ко мне и негромко сказал:

- Расстаемся, Василий Николаевич... Возвращают на торпедные катера. Начальником политотдела бригады на Балтику. Выезжать приказано немедленно...

Расставаться с Григорием Андреевичем было жаль, особенно теперь, но я порадовался за него.

- Это же хорошо. Идешь воевать! И на катерах тебе все знакомо...

Коновалов все так же тихо сказал:

- Сейчас соберусь, а потом хочу еще раз взглянуть на "Ташкент". Сходим вместе?

У нас сохранились корабельные катера, стоявшие, во время налета за кормой на бакштове. На одном из них Мы с Григорием Андреевичем пошли от совхозного причала в порт.

На Элеваторной пристани застали лейтенанта Макухина - начальника караула, ежедневно выставлявшегося для охраны корабля. С ним подошли к "Ташкенту". Надстройки, трубы и мачты, сперва почти навалившиеся на причал, теперь поднимались из воды с едва заметным креном: лидер сам выровнялся, когда вода заполнила все внутренние помещения. Если отойти от края пирса, можно было даже представить, что он просто слишком глубоко осел, приняв непомерный груз. И от этого было еще тяжелее смотреть на наш корабль.

- Больше мы с тобой, старик, уж не увидимся,- промолвил Коновалов, обращаясь к "Ташкенту", как к живому существу.

- Дай срок, мы его еще восстановим? - вступился я за наш корабль. Коновалов грустно улыбнулся - в это он не верил.

Я проводил Григория Андреевича до шоссе. У контрольно-пропускного пункта он сел в первую шедшую в Туапсе машину. Возвращаясь к катеру, подумал о том, сколько мы с Коноваловым вместе прослужили. Выходило - всего полгода. А казалось расстался с человеком, который разделил со мною самое значительное в жизни. Впрочем, так оно и было.

Вслед за Коноваловым получил новое назначение Гриша Беркаль, политрук артиллерийской боевой части. Раненный на последнем переходе из Севастополя, он сумел избежать отправки в госпиталь. Так и пошел продолжать службу с перевязанной рукой.

Все это время мне часто приходилось встречаться с командиром базы Г.Н. Холостяковым, ставшим моим непосредственным начальником. Я и раньше знал много хорошего об этом бывалом моряке, пришедшем на флот еще по первому комсомольскому набору в начале двадцатых годов. В напряженной обстановке прифронтовой базы, которая вот-вот могла стать осажденным городом, Георгий Никитич оставался не только спокойным, но и сердечным человеком, исключительно внимательным к окружающим.

Никогда не забуду, как при первой встрече после гибели "Ташкента" он протянул мне свои часы:

- Берите, берите, вам без часов нельзя. А у меня есть другие.

А когда фронт вплотную приблизился к Краснодару, Холостяков, не забывший, что там находятся мои родители, после очередного служебного разговора вдруг сказал:

- Я бы советовал немедля перевезти ваших стариков сюда. Берите-ка трехтонку, двух автоматчиков и езжайте сегодня вечером... К утру вернетесь.

Послушавшись доброго совета, я успел проскочить на машине в Краснодар и обратно по уже подготовленному к взрыву мосту через Кубань. Но привез в Новороссийск только мать да родственников военного кинооператора Смолки, тоже краснодарца. Отец ехать со мной категорически отказался, заявив, что находится на службе и оставит свой пост лишь по приказу железнодорожного начальства.

К концу июля, после оставления нашими войсками Ростова и глубокого прорыва немцев к Ставрополю, обстановка на северном участке кавказского побережья стала особенно тревожной. И однажды Г. Н. Холостяков, вызвав меня, сказал:

- Раз ваши люди еще тут, делайте из команды батальон и занимайте оборону...

Так я превратился в комбата. Батальон сформировали в составе двух рот. Первую, "ташкентскую", возглавил Фрозе, а командиры боевых частей лидера стали взводными. Вторая рота образовалась из экипажа "Бдительного". Позицию нам отвели на запасном рубеже у станции Гайдук, в семи километрах от города.

Однако воевать на суше нам все-таки не пришлось. В одну из ночей в начале августа меня вызвали из-под Гайдука в штаб базы. Оказалось, пришла шифровка о немедленной отправке нашей команды в Поти. Доставить нас туда должен был тральщик "Груз" - тот самый, который когда-то мы с комиссаром Сергеевым вводили в строй флота.

В тот же день тральщик подошел к причалу водной станции и началась погрузка имущества, которое нам надлежало взять с собой. Краснофлотцы группами отпрашивались на Элеваторную - попрощаться с "Ташкентом".

Сходили туда на катере и мы с Орловским и Фрозе. Караул был уже снят: охранять на лидере стало нечего. Демонтировали даже нашу зенитную башню, которой суждено было вернуться на эсминец "Огневой" - его решили достраивать.

Мы спустились с причала на ют "Ташкента" (с корабля сняли много тяжестей, и часть палубы выступала теперь из воды) и присели на кнехты. Пока корабль был кораблем, сидеть на кнехтах не полагалось, но тут это неписаное правило морской культуры уже не действовало. Мы сидели молча - как перед дальней дорогой. И, наверное, каждый из нас чувствовал: куда бы ни привела его военная судьба, какая-то частица души навсегда останется здесь, на "Ташкенте", как остается частица души человека в самом дорогом для него на земле доме.