Лев Каменев: «Я не согласен» - Анна Сергеевна Кочетова

переоценила свою бдительность, свое политическое чутье и не сумела разобраться, когда он снова начал обманывать партию. Он обманул и меня»[465].

При этом Глебова честно писала, что не знает, в чем конкретно заключается преступление Каменева, но его письмо подтверждает, что «какая-то грязь была на его совести». Она признавала, что исключение из партии и ее выселение из Москвы «совершенно заслуженны». При этом просила оставить ее в партии: «Умоляю Вас, Иосиф Виссарионович, об оставлении меня в партии – ради всей моей чистой и незапятнанной работы в партии до сих пор… Независимо от того, останусь ли я в рядах партии или буду вне ее, – вся моя жизнь до последней капли крови принадлежит партии и Вам»[466].

Письмо Т. И. Глебовой И. В. Сталину с просьбой о восстановлении ее в партии

23 января 1935

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 210. Д. 13–14 об.]

Сталин письмо прочитал и даже переслал членам Политбюро для ознакомления. Но на этом все.

В это время Каменев, сидя в камере, все никак не мог успокоиться. Он все думал, думал, накручивал себя, заставляя мимолетные встречи с партийцами превращаться в контрреволюционные заговоры. Он пытался вспомнить всех, с кем встречался, и все, о чем они говорили. Все это уже походило на бред.

«Шацкий и Ломинадзе. Я встречался с ними в 1932 году. Тогда они были настроены резко враждебно по отношению к партийной линии и к руководству вообще. Я тогда еще понял, что им доверять нельзя… Кто еще? Ваганьян не менее двух раз приставал ко мне с указанием на недопустимость пассивного поведения бывших оппозиционных групп и лично моего. Помню, как он намекал, что мое отрицательное отношение будет расцениваться как трусость. Теперь мне кажется, что оба предложения в своей основе имели единый организационный план. Может, это все мои догадки, а может, это поможет правительству распутать все нити и узлы подполья. Надо рассказать об этом. Но не подумает ли Сталин, что я хочу снять с себя хотя бы малейшую ответственность за произошедшее?

Кто еще представлял опасность? Шляпников. И Медведев, конечно. Это несомненные враги, не очень даже стремящиеся прикрыть свою враждебность.

До отъезда в Минусинск я несколько раз виделся с Томским по деловым поводам. Хоть мы и не говорили о политике, было понятно, что он никак не пересмотрел свое враждебное отношение к партийному руководству. Помню такую его фразу: “Мы дали себя провести Сталину. Теперь он победил надолго и будет долго нас мучить”.

Рыков. Его я видел последний раз еще до его снятия. Из фраз его помню только одну – “Я и Томский думаем одинаково”. А вот Бухарина он не понимал: “Он занимается какой-то эквилибристикой и, кажется, надеется провести Сталина”.

А что же на самом деле Бухарин? Он считал несправедливостью и случайностью его отстранение от участия в руководстве партии. Несомненно, он хочет заслужить доверие, хочет вернуться к руководящей роли.

Преображенский. Его я встретил только на 17 съезде. Только он на меня произвел впечатление, что он действительно пересмотрел свои взгляды и помирился с партией.

Сафаров. Очень опасный человек. И в первую очередь из-за своего неустойчивого характера и постоянной готовности делать самые острые выводы из любого положения.

Ротштейн. В 1932 году в доме отдыха ОГИЗа, помню, он говорил, что ничего не понимает в политике партии, что она ведет к обеднению страны. А в 1934 году он уже с полным восторгом говорил о том, что написал письмо Сталину, и благодаря ему он имеет возможность целиком отдаваться своей работе»[467].

Всеми своими мыслями и воспоминаниями Каменев решил поделиться с Аграновым. Зачем? Наверное, у самого Каменева даже не было ответа на этот вопрос. В его голове застряла мысль, что «для дела компартии опасны не только прямые враждебные настроения и группы, но и люди, которые хранят про себя свое отрицательное отношение к политике партии».

19 января 1935 года он написал Агранову: «Я хочу рассказать все, что я знаю или о чем хотя бы подозреваю, о людях, с которыми мне приходилось встречаться или о которых я слышал». 23 января Агранов отправил протокол допроса Каменева Ежову и Сталину[468].

В то время как у Каменева продолжались метания, Сталин понимал, что его план «свалить» всю ответственность за смерть Кирова на оппозицию провалился. Это можно четко увидеть в закрытом письме, написанном Сталиным 17 января 1935 года. Он назвал его «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». Сталин направил его всем членам Политбюро с предложением: «Хорошо было бы сегодня же обсудить это дело и принять решение»[469].

В этом письме Сталин сообщал, что «злодейское убийство совершено ленинградской группой зиновьевцев, именовавшей себя “Ленинградским центром”, идейным и политическим руководителем “Ленинградского центра” был “Московский центр”». Однако стоит обратить внимание на то, как в этом письме написано о связи так называемого «Московского центра» с убийством Кирова. Забавно видеть в столь важном документе, да еще и после завершившегося суда, такие слова, как «по-видимому», «наверное».

Протокол допроса Л. Б. Каменева с сопроводительной запиской Я. С. Агранова И. В. Сталину

19, 25 января 1935

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 210. Л. 25, 26]

Итак, в письме Сталин указал, что «Московский центр» «не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве товарища Кирова, но, наверное, знал о террористических настроениях “Ленинградского центра” и разжигал эти настроения»[470]. При этом, подводя итоги, он все же указал, что «зиновьевская антипартийная группа является единственной в истории нашей партии группой, которая в своей практике… сочла возможным прибегнуть к террору, как к методу борьбы против партии и ее руководства»[471].

С тем, что процесс провален, согласились и Агранов, и Ежов. 23 января 1935 года Ежов направил Сталину записку с материалами для доклада на совещании руководящего состава НКВД. В ней он отдельное внимание уделяет делу об убийстве Кирова и указывает «причину неудач» – «следствие люди вести не умеют». Отсутствие нужного результата Ежов объясняет низкой квалификацией следователей: они «в разговоре с оппозиционерами терялись, так как многие не знают не только оппозиционной борьбы зиновьевцев, но и истории партии вообще». Кроме того, Ежов ругал общий для всех допрашиваемых стандарт вопросов. «Получается это потому, что следователи друг у друга списывают вопросы и часто