Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Юлий Иосифович Кагарлицкий

ее надо побыстрее, в наибольшем количестве экземпляров и продать тираж за несколько дней. Как это сделать? Он с удовольствием объяснит… Все эти его подсказки Макмиллан неизменно отвергал, причем позиции сторон выглядели несколько необычно. Интеллигент Уэллс (разве же писатель – это, по определению, не законченный образец интеллигента?) требовал рекламы на самый грубый американский манер, а коммерсант Макмиллан (ибо издатель как раз и соотносится с писателем как коммерсант с интеллигентом) доказывал ему, что так себя вести неприлично и что книга должна побеждать читателя своими внутренними достоинствами. Особенно несправедливым такой подход показался Уэллсу, когда в 1905 году он написал самый свой престижный «приказчичий» роман «Киппс» и, объяснив Макмиллану, какую выдающуюся книгу ему передает, потребовал, чтобы тот нанял сендвичменов и поставил их около книжных магазинов, обклеил одну из станций метро плакатами: «Киппс работал в этих местах», напечатал рекламу на театральных программках, дал в газетах объявления, которые начинались бы словами: «А ты уже прочитал «Киппса» – самый занимательный и человечный роман года?», да еще выпустил рекламные листовки и всюду их разбросал. Ретроград Макмиллан не выполнил ни одного из этих требований. Чем так позориться, он предпочел потерять в доходах. А почему, собственно, позориться? Неужели он не верит, что книгу Уэллс написал удивительную, достойную того, чтобы ее прочли все и каждый? И потом, разве он один теряет из-за своего неумения торговать? Об авторе он подумал? Вот он, Уэллс, думает не только о себе… Макмиллан, впрочем, проявил душевную черствость, и чем больше Уэллс о нем думал, тем больше тот его не любил. Но терпел. Он был интеллигентом, и при всех трудностях, которые отсюда вытекали, была в этом и положительная сторона: он понимал в литературе и знал, что Уэллс в самом деле классик. С приходом нового века в жизни Уэллса все переменилось. Он, наконец, впервые за много лет почувствовал себя здоровым человеком, и энергия бурно из него изливалась. Писал он по-прежнему много, но уже не в таком бешеном темпе. Деньги шли за переводы и переиздания.

В доме все чаще и во все большем количестве появлялись гости. Уэллс принимал их со всей широтой, на какую был способен. На своем примере он раз и навсегда доказал, что жадность и скупость – совсем разные качества. С какой настойчивостью, забывая порой об элементарных приличиях, он вымогал деньги из издателей, с такой же легкостью их тратил. А возможности для этого представлялись немалые. К концу 1900 года сбылась наконец мечта о собственном доме. В январе было найдено место – на холме, метрах в пятистах от дома, где сейчас жил Уэллс, – и начаты переговоры со строительными фирмами. С одной из них удалось договориться. Земля была куплена, и приступили к работам. Архитектора нашли как раз такого, о котором мечтали. Это был Чарлз Войслей, начинавший приобретать репутацию новатора. Они с доктором Хиком были женаты на родных сестрах, с помощью Хика Уэллс его и обнаружил. И хотя Войслей как-то заметил, что лучше, конечно, работать на заказчика, который находится от тебя за тридевять земель, с настоящими трудностями столкнулся все же не он, а каменщики. Перед ними то и дело возникал Уэллс и объяснял им, что они не так работают. С Войслеем же у него было совсем немного неприятностей. Однажды, например, Уэллс поднял страшный крик из-за дверных ручек. «Какого черта вы приляпали их так высоко, – орал он. – Как дети до них дотянутся?» Детей у Уэллса не было, и Войслей, естественно, об этом заранее не подумал. Он поставил ручки ниже, но Уэллс опять остался недоволен. Тут пришла пора возмутиться Войслею. «А что, мне их прямо над полом приделывать?!» – закричал он. Но все это, конечно, были мелочи, и единственное крупное недоразумение произошло из-за совершенной ерунды. Войслей привык помещать на своих домах как своеобразную авторскую подпись кованое сердце. Уэллс заявил, что не желает выставлять свое сердце напоказ, и настоял на том, чтобы заменить этот символ другим – лопатой. Так этот дом и был назван – Спейд-хаус (от английского spade – лопата). Конечно, он Уэллса удовлетворял не во всем. В нем не было кондиционеров, электрического центрального отопления, пылесосов, убирающихся в стену постелей, горячего водоснабжения и многих других примет жилища XX века, незадолго до этого описанного Уэллсом в «Стрэнд мэгэзин», но утешением могло послужить то, что они тогда, иначе как на страницах этого журнала, вообще нигде не существовали. В остальном Войслей построил как раз такой дом, о котором мечтал Уэллс, – обширный, рационально спланированный, лишенный ненужных украшений и удобный для обслуживания. Местность была неровная, и часть окон первого этажа оказалась совсем невысоко над землей, но, во всяком случае, всех этих ненавистных подвалов или полуподвалов для кухни и «людской» в доме не было. Перед прислугой было не стыдно. Гордостью Уэллса был кабинет – просторный, полный света и воздуха, со слегка выступающими из стены, невысокими, всего в три ряда, книжными полками, выкрашенными в белый цвет, и над ними длинным рядом окантованных фотографий на темном фоне. Письменный стол с высокой лампой, покрытой остроконечным абажуром, несколько глубоких кресел по углам – вот и вся обстановка. На выступе, образуемом книжными полками, – часы, свеча, вазочка и больше ничего. Никаких затейливых фигурок, «предметов старины» и вообще чего-либо, составлявшего викторианское представление об уюте. А заодно и никакой стилизации, близкой сердцу прерафаэлитов. Посетив дом Форда Медокса Форда, Уэллс испытал приступ отвращения и ничего, хоть отдаленно напоминавшего его обстановку, к себе в жилище не допустил. Здесь все должно было служить своему назначению, быть аккуратным и чистым. Никаких других источников красоты он не признавал. В XIX веке построить дом, отличный от общепринятого стандарта, значило заявить о своей личности. Так поступил некогда Уильям Моррис, построив свой знаменитый «Ред-хаус». Сейчас Уэллс последовал его примеру. С Моррисом он познакомился, когда тот уже переехал в другой дом, и прежнего его обиталища, скорее всего, никогда не видел – разве что на картинке, – но, воздвигая Спейд-хаус, следовал провозглашенному им принципу функциональности, причем более последовательно. Средними веками он никогда не увлекался и строил один из тех домов, какие, казалось ему, и будут строить в XX веке. Он лишь хотел быть первым. Простор, чистота, удобства – ничего больше не нужно. Главное – простота во всем! Конечно, построить дом, который отвечал бы требованиям наивозможной простоты, стоило очень дорого, особенно если учесть его огромные размеры. По смете предполагалось затратить 1760 фунтов, в действительности строительство обошлось в три тысячи, но на такие траты Уэллс шел с легким сердцем. Правда, по мере того как строительство приближалось к концу, ему становилось все более неловко перед родителями, которые по-прежнему жили в своем скромном домике, но брат отсоветовал куда-либо их переселять. С большим помещением, сказал он, мать не управится, а другой женщины рядом с собой не потерпит.

Поэтому все, что Уэллс мог сделать для матери, это привезти ее в Спейд-хаус и дать ей возможность порадоваться за сына. Нельзя сказать, что последнее ему вполне удалось. Сара очень одряхлела и новое воспринимала с трудом. На фотографии, которую Джейн сделала в день ее приезда в Спейд-хаус, она сидит с сыном на скамеечке перед домом, «с прямой спиной», как ее учили в детстве, глядя прямо в аппарат (этому ее, должно быть, учили в молодости), но на лице ее не отражается никаких эмоций. Не старается ли она скрыть от сына, что слишком уж высоко он занесся? Люди живут и поскромнее! А такой дом – прямая дорога к разорению. Она-то кое-что повидала в жизни! Сначала человек так вот хорохорится, а потом, глядишь, у него уже имущество описали!.. Двенадцатого июня того же 1905 года Сара Уэллс умерла. Джозеф Уэллс Спейд-хауса так и не увидел. Он находился в такой депрессии, что не мог заставить себя сдвинуться с места. Жену Джозеф пережил на те самые пять лет, что был ее моложе. Домик в Лиссе, который Герберт снимал для родителей, он потом для них купил, а после смерти матери нанял отцу домоправительницу. Однажды утром 1910 года Джозеф Уэллс, проснувшись, призвал к себе миссис Смит, дал ей подробнейшие инструкции, как приготовить ему