Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

А у меня – о русском пути и бездонном море нравственности…

8 октября 72 г., воскресенье, Москва. Под откос.

1/X мне позвонила Л. М. Иванова[401] и сообщила, что вернувшись из отпуска узнала дурную весть: печатание моих воспоминаний прекращено. «Редколлегия».

Итак случилось самое плохое – я допустила, чтобы Дед был изображен шутом, т. е. без стихов, а только с лаем на собак.

Шулерство: в № 10 поставлено «окончание» вместо продолжения, – и – всё. И в № 10 уже нет ни карт, ни Коли, а один огрызок английского языка.

Вчера – Люшенькин светлый, свежий голосок по телефону. Я ей не сказала. Она из Крыма едет на Кавказ, вернется 20-го.

3-го (или 4-го?) – словом, в субботу, когда я собиралась на дачу, позвонил Стрехнин[402] и спросил могу ли я придти. Я сказала: могу, вызвала такси, и мы поехали с Финой.

Запишу кратко.

Человек с измученным лицом. Лет 60. Морщины глубокие.

Любезность. Сверхлюбезность. Задушевность. «Вы талант», «Вы мастер» и т. д.

Полицейские вопросы, поставленные прямо – иногда вскользь как бы между прочим, таковы:

Как «Спуск» попал в Америку

Показывала ли я здесь, предлагала ли кому-нибудь эту повесть?

Почему в повести нет ничего светлого?

Почему неуважительно говорится об ополчении (он, дескать, историк войны, и знает как ополчение помогло Ленинграду).

Почему – антисемитизм насаждался сверху?

Почему ничего светлого? Всё только худое?

Косвенное предложение – если книга в Америке напечатана помимо моей воли – не напишу ли я в «Лит. Газету» возмущенное письмо? («Вы уважаете Твардовского? А помните, когда за границей напечатали его поэму, он протестовал? А ведь он был человек-глыба, на него не надавишь».)

– Неужели Вы не понимаете, что Вашу книгу используют враги.

Я отвечала разбросанно, спеша, захлебываясь, говоря слишком много (вечная моя ошибка) и не всегда понятно для уровня моего собеседника – но, в общем, я довольна. Разговор длился часа 2. Стрехнин не велел секретарше никого пускать и выключил телефон. (А магнитофон? Не знаю.) А я торопилась впихнуть в разговор как можно больше матерьяла.

Почему ничего светлого? А на что же было надеяться? Ведь Сталин мог прожить и до 1963-го и до 1973 года. Откуда же нам было знать и надеяться на 53-й?

Ополчение уважаю. («Неужели вы не уважаете тех, кто рванулся в бой в первый день?») Уважаю тех кто пошел, а те, кто послал – преступники.

Антисемитизм шел сверху. Липатов (Либерман) и пр. сверху. Когда Советская власть хотела справиться с антисемитизмом – в 20-е годы – она справилась. А тут его спустили с цепи. Я перечла газеты.

Как «Спуск» попал за границу – не знаю, но рада, что попал. По крайней мере не пропадет.

О врагах вечные байки мне надоели. Почему «издательство Чехова» – враги? Да и чтоб не давать повод врагам хаять нашу страну – не надо преследовать Солженицына, держать в тюрьме Григоренко[403], высылать Бродского и торговать евреями (как делал накануне газовых печей Гитлер).

Твардовского почитаю, он был глыба, но более уязвим, чем я – хотел любой ценой спасти журнал. А у меня журнала нет.

«Спуск» никому не предлагала, потому что до этого все мои вещи отвергались. (Прочла давно заготовленный перечень.)

Затем сказала об обрыве в «Семье и Школе».

Затем о непечатании книг К. И. и о музее на даче.

Затем ворвалась секретарша и, стоя ко мне спиной, стала ему докладывать нечто. Я простилась. На прощание он трусливо сказал:

– Надеюсь, вы понимаете, наш разговор не для печати?

– Что вы! – ответила я нахально. – Разве «Лит. Газету» заинтересуют такие пустяки.

(А надо было ответить иначе: мы с вами не заговорщики – почему вы боитесь огласки?)

27 июля 73, пятница, Переделкино. Амальрик объявил голодовку[404].

Конгресс психиатров отказался рассматривать заявление о том, что делается в наших психиатрических больницах, чтобы не мешать самому прогрессивному событию в мире – смягчению напряженности, достигнутого Брежневым и Никсоном.

Люблю такие прогрессы!

Горькое письмо Сахарова по этому поводу![405]

11 сентября 73, четверг, дача. 7-го я окончила «Гнев народа». В воскресенье были Андрей Дмитриевич с женой. Оба, когда я читала, плакали. Он как-то заметно отяжелел и постарел, она моложава и энергична. Все время была мне не неприятна, только в передней, одеваясь, рассказав, как провалили в Институте ее сына[406] (замечательный мальчик, пасынок Андрея Дмитриевича) сказала – по-видимому, нам придется уезжать…

Мы очень удивились; Люша высказала свое удивление вслух. Уезжать! Сахарову – уезжать! Не понимаю.

Вчера слышала выступление Брандта, что он считал бы правильным соглашение с СССР даже если бы у власти был Сталин… Но сочувствует «инакомыслящим»! Вот логика. Гитлер заключил соглашение со Сталиным… Значит, пусть миллионы помирают в лагерях, а мы будем соглашаться.

15 сент. 73, суббота, дача. Праздник! Перестали глушить Би-Би-Си, Голос, Немецкую волну. Слышно все, и не только здесь, но и в Ленинграде, и в Москве, всюду. Не знаю, надолго ли.

Однако мой «Гнев» не передан, хотя и дошел до них. Наверное правы оба мои друга; один сказал: «это – искусство для искусства»; другой сегодня прислал доброе и отрицательное письмо (правда, последний вариант он еще не читал) о том, что он ждал пощечины нашей интеллигентной сволочи, которая подписала протесты против Сахарова, а протест слаб у меня; что для Запада это скучно, потому что Запад и так оповещен об обмане народа, а шофер меня не услышит…[407]

Что ж. Я привыкла работать в пустоте. Никто ничего не слышит – из того, что я говорю.

21 сентября 73, пятница, дача. Моя статья – «Гнев народа» – появилась в «Washington Post». Вчера ночью по голосу Америки я слышала ее совершенно глупый пересказ.

1 ноября 73, воскресенье Москва. Чей-то рассказ об академике Виноградове, к которому приезжал Келдыш[408] с просьбой подписаться под письмом против Сахарова.

– Вы Сахарова знаете?

– Как не знать! Это который с тремя звездочками и изобрел водородную бомбу.

– Да, да, так вот он выступил против разрядки и пр.

– А вы откуда это знаете?

– Да вся западная пресса кричит… И радио…

– Западная? Так они все врут. Вы им не верьте!

И не подписал.

6 ноября 73, вторник, Москва. 17.45, сегодня, по ВВС будут передавать мой «Гнев». Надеюсь, полностью? Нет, вряд ли. Хотелось бы, уподобясь классику [Солженицыну], сесть и послушать сличая с текстом, но именно в это время за мной из любезности заедет шофер (вторник – не мой день) и увезет меня на дачу. Может быть послушает Люша.