Евгений Весник - Дарю, что помню

Жена Анатолия Дмитриевича Надежда Каратаева рассказывала, что часто в минуты отдыха, расположившись уютно в кресле под лампой, он с наслаждением вслух перечитывал гаринские каламбуры, смеясь от всей души.

Ялта. Снимается фильм «Обыкновенное чудо». День рождения Гарина – постановщика фильма. В номере гостиницы накрыт богатый стол: невероятная хлебосольность жены Эраста Павловича общеизвестна. Мое непродуманное поведение за столом привело к тому, что сниматься на следующий день я не смог. Съемка было отменена.

Эраст Павлович сказал мне лишь одну фразу:

– Не умеешь ходить в гости – не ходи! Слаба-а-а-к! Палочка Коха!

Кстати, о Хессе Александровне. Вместе с Гариным она ставила мою инсценировку «12 стульев» в Театре сатиры. Анатолий Папанов – Воробьянинов, я – Остап Бендер. На одной из репетиций Папанов говорит мне: «Что-то я неважно себя чувствую. Подпростыл немного. Как бы не разболеться. Надо бы за водочкой послать – немного согреться».

У нас не хватало рубля до полного счастья. В перерыве одалживаю рубль у Хесси Александровны. Узнав, зачем он мне нужен, она сказала: «Пожалуйста, возьмите меня в компанию, я тоже что-то продрогла немного!»

– Пожалуйста, – соглашаюсь я.

После репетиции накрыли стол: бутылка водки, три стаканчика и три скромных бутербродика.

Папанов командует:

– Приглашай!

Привожу Хессю Александровну, хрупкую, болезненную, перенесшую несколько инфарктов и множество воспалений легких. Предположить, что она может на равных разделить с нами зелье, было просто немыслимо.

– Пожалуйста, Хесся Александровна. – Стаканы наполняются.

– Какой мой?

– Любой, – улыбается Папанов, и я тоже. Переглядываемся.

– Ваше здоровье, – говорит Хесся Александровна, чокается с нами и спокойно выпивает весь стакан.

– Большое спасибо, – говорит нам она и, не притронувшись к бутерброду, покидает нас.

Переглядываемся снова. Папанов, не успевший, как и я, выпить свою порцию, говорит:

– Рубль не отдавай!

На другой репетиции «12 стульев» мы с Гариным заговорили о том, что в «Золотом теленке» прекрасно описано, как Бендер не мог с толком потратить свой миллион в такой стране, как наша.

– Ерунда-а-а-а! Это слабость романа! Что значит не мог потратить миллион. Ерунда! Вы мне дайте миллион, я его за неделю найду куда пристроить. Только чтобы Хесся не участвовала в операции!

Опять ребячество. Он, как послушный сынок, все деньги отдавал мамочке Хессе, никогда не знал что почем, везде его обсчитывали, вечно он терял зарплату, а уж в миллионеры и в деловые люди ну никак не годился.

Гарин и Пырьев когда-то очень хорошо относились друг к другу. Может быть, даже дружили, но… Что-то между ними произошло, отношения стали натянутыми. И я невольно оказался первопричиной начала их примирения.

Снимался одновременно у Гарина в «Обыкновенном чуде» и у Пырьева в «Свете далекой звезды». Договор с Пырьевым я подписал раньше, и съемки пырьевской картины начались раньше. Поэтому, когда начал сниматься у Гарина, то предупредил, что могу быть на какое-то время отозван к Пырьеву под Москву, в Монино. Гарин дал согласие.

В Ялту, где я снимался у Гарина, приходит телеграмма: меня срочно вызывает на съемки Пырьев. Иду с телеграммой к Гарину. Тот, согласно договоренности, отпускает меня, но просит:

– Скажи Ивану, что я его прошу отснять тебя не за десять дней, как у тебя в договоре, а за пять. Передай ему, что у меня горит картина. Что я надеюсь, что он еще хороший, что сохранил какие-то человеческие качества, несмотря на то, что мы в ссоре. Передай ему, чтоб он был человеком, а не дерьмом.

– Так и передать?

– Так и передай.

Прилетаю в Москву, еду в Монино. Приезжаю почти ночью, иду к Пырьеву, у того посиделки. Увидев меня, обрадовался:

– Прилетел! Молодец! Завтра немного погуляй, оглядись, текст подучи. Послезавтра начнем снимать.

– Иван Александрович, вот какая история. Мне Эраст Павлович велел вам сказать…

И передаю дословно весь текст, который сказал Гарин.

Пырьев замер, нахмурился, глаза стали недобрыми.

– Он прямо так и сказал: сохранилось во мне что-нибудь человеческое или не сохранилось?

– Да.

– Директор, расходимся! Давай тревогу! В семь утра съемка! Будем снимать Весника! Чтоб к семи часам на съемочной площадке все было готово! И никаких разговоров! Самолеты чтоб взлетали, приземлялись! Санвзвод, солдат, всех подготовить!

А был уже первый час ночи.

– Текст выучишь? – обращается ко мне.

– Да. Сейчас буду учить. – От такого напора я даже несколько растерялся.

– Давай. В семь часов на съемочной площадке. Директор, устройте его поспать, дайте текст. Расходимся.

Мне дали комнату. Я, конечно, не спал: учил текст. Восемь страниц. Полтора часа поспал, в семь часов был на съемочной площадке.

А там уже все готово к съемке: рельсы для операторской тележки проложены, самолеты гудят, санвзвод на месте. И началось…

Взлетали и садились самолеты, бегали люди, ко мне подходили, что-то докладывали. Говорю громче, говорю тише, куда-то иду, смотрю в разные стороны, как говорит оператор. Санвзвод бегает, камера трещит… Съемка!

Вместо десяти запланированных дней все было сделано к четырем часам дня! Вместо пяти дней, которые просил Гарин, меня отсняли за девять часов!

Подошел Пырьев и почти сорванным от адской работы голосом прокричал:

– И передай ему, что дерьмо он, а не я! Я-то человек! А вот в нем сохранилось ли что-нибудь? Сегодня же лети, пожалуйста, обратно. Директор! Отправить его немедленно из Москвы в Ялту. Срочно!

Меня сажают в машину, в аэропорту – сразу к начальнику перевозок, потом в самолет. В одиннадцать часов вечера я уже в Ялте. Появляюсь перед Гариным. Гарин не верит собственным глазам. Я подробно ему все рассказал.

– Ты врешь! Неужели за девять часов? Не может быть! Надо мириться!

После этого случая у Гарина и Пырьева началось новое сближение, возродилось их товарищество.

Эраст Гарин и Хесся Локшина – святая пара. Друг без друга они жить не могли. Детей у них не было. Она относилась к нему, как к сыну, брату, а Эраст ее заботы принимал с важной и гордой безропотностью, как само собой разумеющееся. Она часто болела, лежала в больницах, и в эти дни можно было ощутить, кем была Хесся для Эраста. Он сникал, худел, мрачнел, старел, обрастал бородой, делался мятым, неуютным и даже злюкой, с глазами, полными тревоги, печали и растерянности.

Когда он ушел из жизни, Хесся Александровна сгорела очень быстро. Без Эраста Павловича она стала потерянной и вскоре ушла к нему. Такие пары не забываются. Голубки!