Рокоссовский - Сергей Егорович Михеенков

гари? Когда посмотришь на всё это, вспоминаются исторические книги. Как отбивали татарское нашествие, как воевали запорожцы. Помните Тараса Бульбу?

Другой раз Рокоссовский вспомнил о книгах, сидя за ужином рядом с Маслёновым, начальником политуправления армии. Разговор шёл о боях под станцией Крюково, которые в армии Рокоссовского любят называть “вторым Бородино”.

– Я говорю, это было так! – сказал Маслёнов и с силой воткнул в дерево стола большой перочинный нож, которым только что открыл консервы.

Рокоссовский достал из кармана свой нож, раскрыл его и вонзил рядом.

– А я говорю: не так! – И добавил, взглянув на Маслёнова с улыбкой: – Мы индейцы племени Сиук-Су… Помнишь Майн Рида?

И мне вдруг представился застенчивый мальчик, который дичится на людях.

Он держится в стороне, молчит, смотрит, слушает. И много читает. Больше всего о войне, о необыкновенных подвигах необыкновенных людей. Потом сам становится военным. И туда, в военное дело, он вкладывает всё, чем обладает. Военное дело становится его призванием, его творчеством, его…

Рокоссовский сам произнёс слово, которое я подыскивал, стремясь схватить стержень его личности.

– Страсть, военная страсть, – сказал он, когда однажды мы разговорились о характерах некоторых известных полководцев.

Такая страсть – “военная страсть” – безраздельно владеет Рокоссовским. Но даже смолоду она выражалась у него не только в удали и лихости, хотя всё это было, и даже с избытком, на его командирском веку, начавшемся в драгунском полку на театре Первой мировой войны. Он принадлежит к числу военных, которых называют мыслящими. Много думает о проблемах войны. В армии про него иногда говорят: “Задумчивый”.

Мне кажется, что я уловил правило, которым Рокоссовский неизменно руководствуется. Это правило, быть может, годится не для всех. В нём сказались не только опыт и размышления Рокоссовского, но и особенный склад его характера. Правило, о котором идёт речь, Рокоссовский высказал за тем же ужином, когда он поспорил с Маслёновым. Кроме них в комнате находились многие из комсостава армии: Лобачёв, Малинин, Казаков, начальник службы тыла генерал Анисимов и другие. Пели “Стеньку Разина”. Подошла строфа: “Чтобы не было раздора между вольными людьми…”

– Святые слова! – сказал Рокоссовский.

– Почему святые? – спросил я.

– Потому что на войне всё совершает коллектив.

– А командующий?

– Командующий всегда должен это помнить. И подбирать коллектив, подбирать людей. И давать им развернуться.

– А сам?

– Сам может оставаться незаметным. Но видеть всё. И быть большим психологом».

«Армия Рокоссовского отходила, ведя ожесточённые бои, уничтожая танки и живую силу противника, пока, наконец, усиленная многочисленными пополнениями, не сдержала немцев на расстоянии 25–30 километров от Москвы. За это время, в октябре и в ноябре, командный пункт Рокоссовского много раз менял местопребывание, переезжая иногда под огнём противника, в непосредственной близости от прорывающихся танков. Был случай, когда Рокоссовский, Лобачёв, Малинин, Казаков ночью уходили огородами из села, в которое уже ворвались немцы.

И всё же всякий раз, прибывая на новый командный пункт, Рокоссовский находил уже действующую связь со всеми подчинёнными ему частями, с соседями, со штабом фронта и с Москвой – “со всем миром”, как любит говорить начальник отдела связи полковник Максименко».

Штрихи к портрету генерала у Александра Бека оказались очень точными. Возможно, писатель возвращался к своим фронтовым наброскам после войны и правил рукопись уже с учётом полной и окончательной славы маршала. Тем не менее портрет генерала, в котором уже тогда, под Москвой и Сухиничами, отчётливо и ярко проявлялись характерные только для него черты полководца, получился достаточно полным.

В госпитале Рокоссовский с жадностью читал свежие газеты, слушал сводки Совинформбюро. Фронты, совершив зимний манёвр на запад, остановились. Линия обороны стабилизировалась. Бои затихли и в районе Ленинграда, и в центре. Лишь на юго-западном направлении в районе Барвенковского выступа всё продолжалось с прежним упорством и кровопролитием. Рокоссовский тогда ещё и подумать не мог, что всего через несколько дней под Харьковом произойдёт очередная катастрофа, равная вяземской: немцы форсируют Северский Донец, прорвутся на Балаклею и замкнут кольцо окружения барвенковской группировки наших войск, что совсем скоро ему и его штабу, переброшенному в район Сталинграда, придётся выправлять последствия прорыва 6-й немецкой армии к Волге.

Перелистал он и старые, зимние газеты, где много писали о его 16-й армии и о нём самом. Всё же любопытно было взглянуть на то, как он и его войска выглядят со стороны. Конечно, корреспонденты порой приукрашивали события и результаты боёв, следуя общей задаче – воодушевить и укрепить дух наступающих. Но общий взгляд был более или менее верным.

Вспомнил приезд группы английских журналистов. Тогда пришлось во многом преодолеть себя и говорить много. О визите англичан заблаговременно предупредили из штаба фронта. Иностранцы. Политика. Черчилль послал их, чтобы пронюхать, что происходит в России на самом жарком участке советско-германского фронта, выяснить из достоверных источников, устоит ли и на этот раз Москва.

Англичане задавали вопросы через переводчика, а он, также через переводчика, отвечал.

«С германцами я уже воевал. Воевал с их отцами, теперь воюю с сыновьями. – И он кивнул в сторону фронта, откуда доносилась канонада.

– Ну и как? – спросил один из корреспондентов.

– Может быть, я необъективен, люди всегда склонны переоценивать своих сверстников, а заодно и себя, и брюзжать по поводу молодёжи. Но, глядя на нынешний вермахт, не могу не сознаться в том, что отцы были лучшими солдатами. Вильгельмовская армия была лучше гитлеровской! Я думаю, что Гитлер испортил свою армию.

Англичанин, который вёл с ним диалог, завозился на стуле и сказал:

– Очень интересно. Но всё-таки не понимаю. Прошу господина генерала прокомментировать.

– Это непросто объяснить человеку невоенному, непрофессионалу. Но попытаюсь.

Англичанин вежливо улыбнулся и кивнул.

– Армия Гитлера может одержать много побед. Но она не выиграет эту войну.

Англичанин напрягся. Он готов был услышать то, ради чего рисковал, пересекая на самолёте несколько морей и линию фронта.

– Войну выиграет только настоящая армия. Армия же Гитлера… Она очень похожа на настоящую армию. Неопытный глаз может спутать. Эта армия прекрасно марширует. В ней козыряют лихо. Многие её солдаты превосходно владеют стрелковым оружием, прекрасно стреляют из орудий и миномётов. Они храбры. Их командиры безукоризненно владеют навыками тактики, знают топографию, и многие из них также по-солдатски храбры.

Англичанин сделал вопросительный жест.

– Тем не менее это – не армия. Это суррогат армии. В ней отсутствует идея войны. Войны – во имя победы во что бы то ни стало. У нас, русских, говорят так: или грудь в крестах, или голова в кустах… У вас, англичан: быть или не быть…

Англичанин улыбнулся уже другой улыбкой и закивал. Похоже, он был доволен разговором. Интервью