Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

генерал Бонапарт из своего далёкого итальянского лагеря горячо поздравлял Директорию (которую он уничтожил спустя два года) со спасением республики (которую он уничтожил спустя семь лет)»[687]. Да, скажу от себя без иронии: всему — своё время!

Из той победы, которую Директория одержала 18 фрюктидора, Наполеон извлёк для себя двойную выгоду. С одной стороны, он заключил, что Директория в благодарность за всё, что он для неё сделал бумагами д'Антрега и саблей Ожеро (хотя, в принципе, она никогда никому и ни за что не была благодарной), больше не будет мешать ему в мирных переговорах с Австрией. С другой же стороны, Наполеон рассчитывал, что теперь и Австрия не станет затягивать переговоры. До сих пор австрийские верхи тянули время, надеясь, что падёт Директория, к власти во Франции вернутся Бурбоны и добровольно откажутся от завоеваний правительства «цареубийц». Переворот 18 фрюктидора развеял эти надежды. К тому же Наполеон искусно подтолкнул Габсбургов к сговорчивости, потребовав от короля Сардинии, чтобы тот предоставил ему в счёт контрибуции 10 тыс. солдат, ссылаясь при этом на «вероятность возобновления военных действий против Австрии»[688].

Как Наполеон рассчитывал, так всё и вышло. 20 сентября император Франц прислал ему личное письмо с предложением незамедлительно возобновить переговоры — от перемирия к миру. Наполеон ответил согласием, не обращаясь за санкцией к Директории. И переговоры начались в итальянском городе Удине 27 сентября 1797 г. Австрию представлял, пожалуй, лучший в то время дипломат империи, с 1784 г. посол в России и будущий министр иностранных дел, граф Людвиг Кобенцль (1753–1809). Массивный и неуклюжий внешне (Наполеон назвал его «белым медведем»), Кобенцль как дипломат был напорист, хотя и спесив. С первых же заседаний Наполеон решил поставить его на место. Хотя Кобенцлю от Вены до Удине путь был далёк, а Наполеону от Милана — рукой подать, именно Наполеон опоздал на сутки к началу переговоров, заставив доверенное лицо императора Австрии томиться в ожидании. Мало того, на первое заседание Наполеон «пришёл, сопровождаемый огромной свитой генералов и офицеров, гремевших саблями, давая понять своему собеседнику, что в переговорах двух равноправных сторон всё-таки есть победители и побеждённые»[689].

За столом переговоров дипломат Кобенцль попытался было переиграть Наполеона, торгуясь с ним по каждому пункту каждой статьи, хитрил, льстил, прельщал, но тут коса нашла на камень; Кобенцль даже плакался императору Францу на то, что ему ещё не приходилось встречать «такого сутягу и такого бессовестного человека, как генерал Бонапарт»[690]. Когда же граф заупрямился, не желая подписывать очередную статью о территориальных потерях Австрии, Наполеон устроил ему знаменитую скандальную сцену, запечатлённую во многих источниках[691]. Он стал буквально орать на Кобенцля: «Ваша империя — это старая распутница, которая привыкла, чтобы все её насиловали! Вы забываете, что Франция победила, а вы побеждены! Торгуетесь здесь со мной и забываете, что окружены моими гренадерами!» С этими словами Наполеон швырнул на пол привезённый Кобенцлем великолепный фарфоровый сервиз — подарок графу от российской императрицы Екатерины Великой. Сервиз разбился вдребезги. «Вот что я сделаю с вашей империей!» — яростно пригрозил Наполеон, отшвыривая от себя осколки сервиза, и вышел вон. Потрясённый Кобенцль тут же подписал все пункты спорной статьи, а в донесении императору Францу вновь пожаловался на поведение «корсиканского чудовища»: «Он вёл себя как сумасшедший!»

Вот так необычно Наполеон демонстрировал в Удине свои «дипломатические способности, не уступавшие, по мнению многих авторитетов той эпохи, его военному гению»[692]. 17 октября договор был подписан, но не в Кампоформио (на полпути между резиденциями обеих сторон), как заранее было условлено и как об этом сообщается даже в солидных научных трудах[693]. Дело в том, что Кобенцль, уже перепуганный и боявшийся нового взрыва ярости со стороны Наполеона, прибыл к нему в его резиденцию Пассариано, и там они подписали договор. Таким образом, «хотя ни Бонапарт, ни Кобенцль так и не были в Кампоформио, договор, положивший конец пятилетней войне между Австрийской империей и Французской республикой, вошёл в историю под именем Кампоформийского мира»[694].

Пожалуй, главным, самым выигрышным для Франции условием договора стал выход Австрии из войны, после чего первая антифранцузская коалиция распалась: Пруссия уже не хотела больше поставлять для неё «пушечное мясо», а Россия ещё не успела к ней присоединиться; оставалась в состоянии войны с Францией одна Англия, но ей пришлось заново сколачивать вторую коалицию. Территориальные завоевания Франции и, соответственно, потери Австрии, зафиксированные в Леобене, теперь были подтверждены: Австрия уступала Франции Бельгию и всю Северную Италию, признавала Цизальпинскую республику, соглашалась на передачу Франции левого берега Рейна, но в порядке некоторой компенсации получала часть территории бывшей Венецианской республики и Баварии[695].

Любопытный факт: хотя переговоры в Удине шли иной раз «под барабанный бой» (выражение Наполеона)[696] и несмотря на инцидент с драгоценным сервизом Екатерины Великой, Наполеон, прощаясь с Кобенцлем, сумел расположить к себе зложелательного австрийского дипломата самокритичной оценкой своего очень уж не дипломатичного поведения. «Знаете, — сказал он Кобенцлю с улыбкой, — я солдат, привыкший ежедневно рисковать своей жизнью. К тому же я ещё молод и пока не научился проявлять сдержанность, как положено дипломатам…» «Они дружески обнялись», — пишет об этой сцене Андре Кастело. И добавляет: «Они ещё встретятся»[697]. Да, в феврале 1801 г., на переговорах во французском городе Люневиле, после того как Австрия начнёт новую войну против Франции и Наполеон вновь разгромит её при Маренго.

26 октября генерал Л.А. Бертье и академик Г. Монж доставили текст Кампоформийского договора в Париж «пяти королям», как величали тогда парижане (разумеется, иронически) членов Директории. Их реакция на этот (как и прежде на Леобенский) договор была резко отрицательной. Директории не нравилось, во-первых, самоуправство Наполеона, который зачастую действовал, не считаясь с её директивами, а такие условия договора, как признание Цизальпинской республики и уступка Австрии части земель бывшей республики Венецианской, раздражали её. Директория не стала бы ратифицировать такой договор, если бы не видела, как возликовали, узнав о нём, оба законодательных совета и вся страна, уже измученная пятилетней войной и жаждавшая мира. «Мы многое потеряли бы в глазах общественного мнения, если бы отказались от ратификации», — признавал член Директории Л.М. Ларевельер-Лепо[698]. Как подметил А.3. Манфред, пришлось директорам, «скрепя сердце и спрятав кулаки в карманах, сделать вид, что они счастливы миром», который добыл для них генерал Бонапарт своей шпагой[699].

Впрочем, предстояла ещё одна переговорная процедура для утверждения статьи