БондиАнна. В Россию с любовью - Чапман Анна

Как? Как такое возможно?

Непролитые слёзы жгли глаза. Я смотрела на людей и думала: никто из них не плачет. Что это? Невероятная стойкость или…

— Почему они такие спокойные? — спросила я Виктора, удивившись, как хрипло прозвучал мой голос.

— Они относятся к смерти иначе. Это не зло. К тому же они сожгли тело на берегу Ганга. Человек, которого они любили, попадёт в рай.

Я кивнула. Смысл его слов доходил до моего сознания постепенно. Я снова перевела взгляд на мужчину, стоявшего ближе всех к огню. В его лице я как будто увидела колесо Сансары[12]. В глазах человека, смотрящего, как огонь поглощает его мать, было столько силы, столько вечной мудрости и любви!

Это прекрасно!

Тело горело несколько часов. Всё это время я стояла на месте, не сводя глаз с огня, моё лицо, обращённое к огню, раскраснелось. В то же время спина и затылок словно заледенели — ночь, вступившая в свои права, была зябкой.

Я думала, что в жизни всё всегда рядом. Жар и холод. Жизнь и смерть. Красота и уродство. Любовь и ненависть. Отчаяние и надежда. Невозможно познать одно, не испытав другого. Нельзя отделить только хорошее, доброе, светлое, красивое, отринув изнанку жизни. Вот этот костёр… Он казался чем-то невероятно возвышенным, чистым, великим. И в то же время я видела, как горят брёвна — обычные куски дерева, купленные за несколько рупий у торговца, который работает в этом месте без всяких мыслей о великом, просто чтобы накормить свою семью. Я видела, как человек, провожающий в небытие своего близкого, сморкается прямо на землю. Как рядом с погребальным костром валяются остатки предыдущего, который пылал здесь накануне — недогоревшие брёвна и части тела. Кости, которые тоже, возможно, были чьей-то матерью, сейчас валялись в пыли, смешанные с золой и грязью. В нескольких шагах лежала корова, а чуть поодаль рыскала свора бродячих псов.

Пепел вздымался в небо и разлетался над городом. Я представила, как он ложится на крыши, опадает на дорогу, залетает в окна домов, оседает на волосы людей. Тончайшая невидимая пыль, пропитавшая всё вокруг. Тысячи мёртвых, слившихся с живыми. Этот пепел был на мне, а я была в нём. Как никогда остро я ощущала свою смертность и связь с миром, в который до конца не верила раньше. Сейчас я готова была поверить, что между жизнью и смертью есть лишь тонкая пелена пепла.

Мы дышим людьми, сожжёнными на этом берегу. Возможно, мы вдыхаем частицы их душ.

Я всё стояла, не в силах пошевелиться. На моих глазах происходила магия, открывшая мне нечто настолько важное, что я не находила слов даже внутри своей головы, чтобы описать это. И в то же время я видела перед собой… Свалку. Бренность бытия поражала и повергала в смятение. Однако где-то глубоко я ощущала невероятный покой: всё было так, как должно.

Виктор стоял за моей спиной, я это чувствовала. Он не мешал мне впитывать энергию этого священного места — слияния воды, неба, песка и огня, жизни и смерти. Просто был рядом.

В то время, пока смотрела на огонь, горящий на берегу Ганга, я осознала, что внутри меня раньше никакого огня не было. И вот сейчас он начал зарождаться. Неудивительно, ведь восточная культура буквально пропитана энергией всех стихий. И стоя в эпицентре их слияния я явственно ощутила каждую.

Материальное и духовное — два важнейших параметра бытия.

Как в математике, задачи с параметрами. Иногда был один параметр, иногда два. Когда появлялся второй параметр, сложность задачки увеличивалась в разы. Стоя над Гангом, глядя на пылающий костёр, я поняла, что раньше жила не по тому уравнению.

Я вспомнила детство и юность в России. Тогда, во времена перестройки, всё вокруг было подчинено материальному: что есть, где взять денег, на чём подзаработать, где достать… Эта концепция намертво въелась в сознание, и даже теперь, оказавшись в другом месте, став старше, я всё так же двигалась по заложенным в те времена ориентирам. Двигалась, как я теперь понимала, вслепую.

Вместе с тем я осознала, что постоянно думала о прошлом. Жила им. И не только серым перестроечным детством. Год, два, три… Я постоянно оглядывалась назад, цеплялась за людей, обвиняла кого-то в своих неудачах.

Я винила отца в том, что он заставил меня учить немецкий язык, когда я хотела — французский. Мне казалось, что если бы я тогда, в детстве, сделала по-своему, моя жизнь пошла бы совсем иначе. Как? Не знаю. По-другому, лучше.

Маму я винила, потому что она не стала когда-то возить меня на занятия гимнастикой. Я была уверена: продолжай я заниматься, стала бы олимпийской чемпионкой. А так… Мне казалось, у меня отняли что-то важное, половину жизни.

Господи, какие это, оказывается, мелочи!

Теперь я поняла: когда внутри есть огонь, прошлое, как и будущее, перестаёт иметь значение. Ты просто здесь и сейчас. Просто есть. Я была. Впервые была без привязки к чему-то. Просто я. НастоЯщая.

Я подумала, что «Га», которая обозначает движение — первая буква санскрита — есть много где и в русском языке: ВолГА — там я родилась, ноГа, которой я сейчас стояла на священной земле.

Осознав это, я поняла, что все споры про процесс и результат беспочвенны. На самом деле это одно и то же, если просто быть в настоящем моменте.

Путь не заканчивается, пока ты дышишь…

ДороГА, путь, извилистый и бесконечный, как река, на которую я смотрела.

— Откуда эта вода? — спросила я вдруг непонятно кого. Слова сорвались как будто против моей воли.

Я думала, мне ответит Виктор, но услышала незнакомый голос:

— С горы Кайлас.

Я обернулась, но не смогла разглядеть говорящего.

Обязательно туда поеду!

Моё тело переполняла любовь. Не к чему-то или кому-то конкретному, а ко всему сущему. Я была любовью и состояла из любви. Это было похоже на эйфорию. Я не чувствовала голода, холода, жажды, не ощущала потребности ни в чём. Просто любила мир и знала, что он отвечает мне взаимностью.

Рядом со мной кто-то сказал несколько слов на хинди. Я перевела взгляд и увидела старика, худого и почти обнажённого. Он сидел в стороне от костров и, как и я, смотрел на них с благоговением. Его тело прикрывала только грязная тряпка, обмотанная вокруг бёдер. На голове и плечах оседал пепел. У него не было никаких вещей, вообще ничего. Он жил на этой набережной и каждый день наблюдал за сотнями погребальных костров. Он спал, ел, встречал приливы, пребывал в ужасающей бедности, но при этом был абсолютно счастлив. Он был свободен, хоть и владел… Ничем.

Как это — обладать ничем? Освобождает это или даёт неподъёмную тяжесть?

Тогда я не знала, что скоро и мне придётся получить урок Вселенной с полным обнулением. Окунуться в него с головой. Через несколько лет у меня заберут абсолютно всё, даже имя.

Но сейчас я смотрела на Ганг и впитывала новые знания, ощущения, открытия. Эта река была одновременно и священная, и грязная. Осознав это, я вдруг остро почувствовала связь с Алексом. Находясь в тотальной любви, я перестала оценивать и осуждать его. Он был конченым человеком, но самым любимым. Я не выбирала его любить. Это было даровано свыше. После моего опыта в Варанаси тогда я перестала видеть монгольский сон.

В НЛП есть такая техника — диссоциации. Она основана на том, что ты как будто отстраиваешься от реальности: представляешь, что смотришь фильм о том, что с тобой происходит. А потом — фильм о том, как смотришь фильм. И так всё дальше и дальше. Подумав об Алексе, я словно улетела. Из этого места, из своего тела, из мира.

Я вдруг ощутила, как вращается Земля. Люди умирают, просыпаются, рождаются, влюбляются, договариваются, тонут, спасаются, становятся президентами, теряют посты, пишут книги, читают… Я всё это увидела разом. А потом перевела взгляд на огонь, и остался только он.

Вдруг я оказалась в прошлом. В том моменте, когда мы с Алексом дали друг другу наши тайные имена: Банджики и Анджики.